Янь Гэлин - Тетушка Тацуру

— Это тебя надо спросить! Что у тебя на уме?!

У Сяохуань слезы подступили к глазам, она криво усмехнулась:

— У меня на уме?.. Как будто не знаете! А вот что: взять и прирезать эту япошку! За того ребенка, что я под сердцем носила, никто еще не отплатил! Плевать, сколько зла натворили японские гады, но за сына моего нерожденного, за его жизнь я отомщу!

Старуха знала, что Сяохуань — склочница, но сегодня впервые изве­дала на себе ее яд. Она-то хотела отчитать сноху за беспечность, за недо­смотр, что та положила ребенка спать на высокую узкую ступеньку, но сей­час глаза Сяохуань, спрятанные за толстыми припухшими веками, стали совсем дикими, кто знает, что она способна по глупости натворить.

Вернулся Эрхай, вошел, запыхавшись.

— Чего вы тут устроили? Ребенок орет — вдали от дома слыхать!

— Вон как трясетесь над этой полукровкой! Продолжение рода! Про­должение рода японских гадов, которые все здесь вырезали и выжгли, вот что это... — Сяохуань звонко ругалась, уже в каком-то упоении.

Эрхай шагнул к жене, схватил ее и потащил за собой. Ноги Сяохуань зашли во флигель, а плечи все бились в дверях, на лице — исступленная радость.

— Мало вы от япошек натерпелись? Пригласили в дом еще одну, чтоб выплюнула тут свое волчье семя...

Эрхай, наконец, затолкал жену в комнату и со всей силы захлопнул дверь. Как же мать забыла: нельзя с Сяохуань спорить, когда она такая, — гадал Эрхай. Прикрыл глаза, не глядя на рухнувшую на пол, ревущую жену, подошел к кану, разулся, сел. Вопли и ругань Эрхай пропускал мимо ушей. Когда докурил трубку, жена только хлюпала носом, как он и думал. Эрхай пока не смотрел в ее сторону.

— Все. Баста, — промычала Сяохуань. Видно, уже отходит.

Эрхай снова набил трубку и как ни в чем не бывало чиркнул спичкой

о подошву.

— Вот выбегу сейчас, брошусь в колодец, а ты даже доставать меня не станешь. Даже за веревкой не пойдешь, это как пить дать. А, Чжан Лянцзянь?

Эрхай посмотрел на жену. Уже поднялась, отряхивается.

— Верно я говорю? Даже веревку мне не бросишь! — повторила Сяо­хуань.

Он нахмурился.

— Знаешь, зачем я без конца с ребенком нянчусь?

Эрхай затянулся, выдохнул дым, кончики бровей приподнялись — ждет, что она скажет дальше.

— А затем, что когда ты затолкаешь япошку в мешок и выбросишь вон, девочка не поймет, что мама пропала. Уже привыкнет ко мне и будет думать, что мама — я. Понял?

Прикрытые глаза Эрхая округлились, он вгляделся на миг в лицо жены и снова опустил веки, только глаза под веками беспокойно заходили. Сяохуань поняла: муж не на шутку растревожился. Правду ли ты говоришь, Сяохуань? — спрашивал про себя Эрхай. — Как знать, может, ненароком сорвалось у тебя с языка злое слово.

Глядя на мужа, Сяохуань поняла, что хватила лишнего, потянулась погладить его по щеке. Эрхай увернулся. Ей стало больно и страшно.

— Ты говорил, как япошка родит — сунем ее в мешок, отнесем в горы и бросим там. Говорил ведь?

Эрхай не обрывал жену — болтай что хочешь.

— Как родит тебе сына, выбросим ее вон.

Глаза Эрхая ходили туда-сюда под прикрытыми веками, ум работал. Сяохуань и это заметила. Скажи она сейчас: «Надо же, как задергался! Да я пошутила!» — ему стало бы легче. Но жена молчала. Сяохуань и сама уже толком не знала, были эти слова правдой или она в горячке выпалила первое, что пришло на ум.

Когда Сяохуань снова отправилась гулять с девочкой, люди увидели, что на толстенькой малышке теперь шляпка из свежей соломы. У Сяохуань были золотые руки, вот только сама она немного ленилась: что ни поста­вишь ей на стол — с хохотком да с крепким словом вперемешку как-нибудь да уплетет, лишь бы не заставляли работать. Но бывало и такое, что она входила в раж и могла, например, налепить с дюжину узорчатых пирож­ков баоцзы для поселковой харчевни. В доме начальника Чжана господ не водилось, каждый занимался своим делом, и только «молодую госпожу» Сяохуань Чжаны кормили даром и ждали от нее одного: чтоб она, словно веселый котелок с огнем, носила с собой повсюду праздник и радость. Глядя на маленькую толстушку в соломенной шляпке, люди думали: вот умора!

— Девчонка-то все больше на Сяохуань походит!

— Это ты меня обругал или ее?

— Ятоу себе щеки вон какие наела, глазенок почти не видно!

— Что ты все Ятоу да Ятоу, у нас уже и школьное имя есть, Чуньмэй.

Но за спиной Сяохуань люди вовсю давали волю языкам:

— Чуньмэй разве наше, китайское имя?

— Вроде похоже на японское. У меня знакомую учительницу-японку звали Цзимэй.