Сергей Семанов - Дневник 1982 года

— В «Молодой [гвардии]» уже по­теребили Десятерика по поводу До­стоевского, он шумел на Володина: почему «Бог» с большой буквы?! — а тому и сказать нечего. Если прихлоп­нут ЖЗЛ, нам всем будет плохо. Но всё же — вперёд, и горе сионизму!

— Ещё к похоронам: из руководства были только москвичи и почему-то Кунаев. В тот же день по «Времени» передали об участии в профсоюзных съездах Романова и Шеварнадзе. А где Щербицкий и прочие? Или Куна­ев случайно, «проездом» оказался в Москве? На действах самого высше­го уровня так не бывает. В чём дело?! Неужели русофоба Кунаева поставят на место Кащея? Кем же тогда станет Сулейманов?.. И всё же в любом слу­чае уверен: хуже нам не будет, пик их всевластия пройден. Ещё любопытно: демонстр[ативное] отсутствие иного­родних членов ПБ говорит о том, что не только пленума, но и заседания ПБ по поводу преемника Кащея не было. Выжидают и готовят.

— Носятся слухи по М[оскве], что Цвигуна убили. Подробность даже добавляют: лазерным лучом. Но в лю­бом случае он был личным охранником Рожи и от ЮВ, говорят, не зависел и даже с ним фрондировал.

— Появление русофобской статьи Кулешова против Кожинова и Селез­нёва через 3 дня после похорон Кащея — явление особо примечатель­ное: значит, нынешнее руководство идеологией твердо и целенаправленно продолжает его линию, ничуть не сму­щены и не обескуражены. Уверены в своих силах, значит.

— Прочёл статью Кузьмина в №1 «М[олодой] [гвардии]»: слабо и пута­но, ведётк расколу, а не к объединению. Упрекает Гумилёва за отступление от «диал[ектического] и ист[орического] мат[ериализ]ма» — я уж и слов-то давно уже не слыхал таких! Осмелил­ся лягнуть св. Сергия — поразитель­ное по нынешним временам хамство! Это как пукнуть в гостях, на всю жизнь все запомнят. Тупостью веет от К[узьмина] и ограниченность[ю], ма­лой культурой: космическое излучение влияет на историю, ха-ха... — но оче­видно же, что влияет! Много сторон­ников К[узьмин] не соберёт, но вред от раскола будет. Бранил бы жуткие учебники по истории — нет, боится! Я придумал название для их группы: «кулакомарксизм». Кстати, и объект обличения выбран К[узьминым] край­не неудачно: отца убили в подвалах ЧК, мать гоняли всю жизнь, самого Г[умилёва] ни за что ни про что су­нули в лагерь, — а теперь обвиняют в нарушении диамата, т.е. предъявляют политический упрёк, после чего про­фессора сов[етского] ун[иверсите]та могут уволить. Неважно. Лисовой согласился, что никакой русофобии у Гумилёва нет, бранил Кузьмина.

— Кулешов сам подошёл ко мне (мы лишь раскланивались, как соседи), сделал комплимент по поводу статьи об Еленине (хотя недавно ругал её Карелину), а потом спрашивает: а ка­кого вы мнения о моей статье? Я ска­зал, что в его статье главными врага­ми — а он напечатался не в «Воплях», а в «Правде», — выглядят не воров­ство, не пьянство, не разложение сов. строя, не уезжающие понятно куда, а бедные Кожинов и Селезнёв. Он очень заволновался, стал длинно говорить, что он за точную науку, а они врут, что он рязанский мужик, а отец его, рабочий, погиб в 37-м, что для «них» Россия — средство лишь наживы, а он воевал. Я осторожно возразил, что Кожинов и Селезнёв бедные, а если он хочет обличить воров и невежд — вот, пожалуйста, Озеров. Он ещё более разгорячился, обозвал Озерова, потом опять стал бранить «руссистов»: вот Бор. Леонов, этот жулик, вот Юшин, просил меня помочь Юшиной, его жене, тоже вот пишет об Есенине. Я опять его прервал: если хотите быть объективным, побраните Кожинова — и Озерова, тогда все скажут: молодец Кулешов! Еще сильнее разволновался, даже рассердился, видно было, что этот ход его очень раздражает: раз, что вы мне навязываете принудитель­ный товар, а вот у них жёны еврейки. Я отмежевался с шуточкой, и с шуточ­кой же мы разговор прервали. Но как волнуется! А ведь я не стал бы спраши­вать, скажем, что думает друг Марка Еленина о моей статейке. Потом Ку­лешов снова ко мне подошёл, опять за­вёл разговор на ту же тему, бранил их, упирал, что жена у него русская. но почему Кожинов искажает факты?! Я ему напомнил про Лобанова, когда он его ругал в «ЛГ», и, перемежая слова комплиментами, сказал, что Озеров и К° используют его как шабес-гоя, что многие так и воспринимают его статьи и будут говорить, что Кулешов еврей или жена у него еврейка. Он опять стал страшно горячиться, бранил Храпченко, потом перешёл на Палиевского: он свою книжку, к[отору]ю все ваши так любят, издал четыре раза, а где же эти­ка, работает зам. директора, чиновник, выступал на дискуссии «Классика и мы», а почему в печати не выступает, объясняет Храпченко за границей, где по-английски написано мэн, а где вумэн. Опять бранил Озерова и выдал: ни Озеров, ни Кожинов. Волнуется он очень.