Иван Башмаков - Тысяча и одна минута. Собрание русских сказок

«Да, – сказал один из бояр, – это так бывает. Расскажу я вам на это побаску, только не пустите в огласку, чтобы беды не нажить…»

Быль в присказку не годится, а небылицу можно принять: а кто за морем не бывал, пожалуй, ее и за правду почтет.

Шли два мужичка – христиане православные из города в деревню; шли они весной, а может, и осенью, точно неведомо, и шли они по гладкому месту, по большой дороге, в песке по колено, а из грязи насилу ноги вытаскивали. И увидели они на той большой дороге чудного зверя: роста он небольшого, цвета карьего, на спине фуфайка, на руках рукавицы, сзади хвост, и все это жестко и крепко, как бы яичная скорлупа; головы нет, а вместо неё два глаза да пара усов торчит; ноги тонки и много их, а зверь вперед не идет, а все назад пятится… Случись это у нас, то всякий и умный, и дурак узнал бы, что это рак, а как это было в иностранной земле, где еще, видно, их и не водилось, то вот два мужичка-христианина остановились, смотрят и соображают, что это-де такое?..

Один говорит:

– Слышь, малой, это зверь портной!

А другой молвил:

– И нет, сват, это сапожник!

– Ну какой сапожник?.. Ты вишь, у него в руках ножницы, он закройщик.

– Полно, сват, это точно сапожник: вишь, у него у рыла и щетина торчит.

– Так врешь же, то не щетина, а то шелк-сырец, чем боярские кафтаны шьют.

– Ну и сам же ты врешь, сват: то и не ножницы, что ты там у него в руках видишь, а то щипцы-плоскогубцы, чем сапожники подошву вытягивают.

– Эх ты, голова глупая, еще спорить стал! Я пятью годами по-старее тебя, так уж могу ощупью отличить от щипцов ножницы.

– Стар-то ты стар, да ума не много достал; я побольше тебя смыслю, хаживал подалее тебя, даже к лукоморью рыбу ловить; и бывало, щуку с окунем, хоть жареных, да различу; а уж сапожника с портным по чутью узнаю!

Завязался у мужичков – христиан православных спор такой задорный, что хоть их водой разливай: а известно, чем такие споры кончаются: давай друг друга в ухо, в другое, в третье… и пошла свалка, пока не умаялись. Да как видят, что друг другу носы поразбили, а верх ничей, пошли друг на друга с жалобою к старосте, а место, где предмет их спора – рак – барахтался, хворостинкой заметили.

Староста, к кому наши мужички пошли с жалобою, был хоть не во всем большой знаток, а иногда имел смысл и крюк ввернуть, и сам вывернуться… Да вот раз пала на его семью очередь в солдаты идти, надо было сына везти, а он выдал свою сестру Матрёну за служивого, да на мирской сходке и объявил всем: не только-де из моей семьи один пойдет, а все, сколько ни родит сестра Матрёна, хоть бы десятеро, все будут слуги царские… За это умное дело ему всем миром присуждено было по гривне с тягла дать да по мотку ниток с каждой бабы жене его. Так к этому-то голове-старосте явились наши мужички – христиане православные и рассказали все, как что происходило.

Староста качал-качал головой, гладил-гладил бороду – этакого случая у них и не случалось: кажись, мужички оба не пьяные, а оба в своем виде, трезвые… И где же – на большой столбовой дороге – подраться вздумали. О… Ну, если бы на эту пору исправник ехал?.. Так и самому бы старосте такой нагоняй дал, что охти мне!.. Да опять, из чего ж спор и драка?.. Из мастерового человека!.. Это следовало бы ремесленной управе разрешить, что там такое было – сапожник или портной.

«Пойду, – сказал староста, – пойду и посмотрю сам: правого оправлю, а виноватому спуску не дам! Позабудет он у меня подымать шум и гам!»

Повели старосту наши мужички – христиане православные, где рак лежал, привели к месту, где хворостинка воткнута, показывают на рака; а тот, грешный, все еще на одном месте копошится; только так в песке извалялся весь, что и сам заморский знахарь не узнал бы, что это за птица такая.

Староста подошел к раку, посмотрел на него со всех четырех сторон – и с боков, и сзади, и спереди… – не может ни узнать, ни придумать, что это за штука! Взял староста хворостину, перевернул рака на спину… Фу ты, батюшки!.. еще мудреней! Ног там – видимо-невидимо, и все вместе, точно узлом завязаны, и все ворочаются так, что и сесть нельзя. Даже жутко стало старосте; обернул он рака опять по-прежнему и опять над ним призадумался.

Народу тьма толпится кругом рака и старосты – глазеют, и рты поразинули, и языки повысунули, будто в самом деле диво какое тут делается…