Наталья Долинина - Предисловие к Достоевскому

Колдовство Достоевского было бы всевластно над нашим городом, если бы над ним уже не властвовали другие чары, другая колдовская сила: светлый гений Пушкина. «Белые но­чи» Достоевского погружают нас в печаль, но белые ночи ра­дуют нас, потому что мы знаем о них другие строки:

И ясны спящие громады Пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла.

И еще, и еще строки:

И не пуская тьму ночную На золотые небеса, Одна заря сменить другую Спешит, дав ночи полчаса.,.

Может быть,, рисуя свой страшный город, Достоевский понимал,, что его Петербург не останется в памяти людей только страшным, только мучительным, потому что всегда будет жив и Петербург пушкинский, грозящий стихийными бедствиями, подчиняющийся только воле своего великого со­здателя «на звонко скачущем коне», и все-таки радостный, светлый город, где «девичьи лица ярче роз», где радует «Не­вы державное теченье»; город, облик которого вселяет гор­дость, потому что он — «Петра творенье».

Для Достоевского имя Пушкина заключало в себе мно­гое. Он не только любил Пушкина, преклонялся перед ним, много раз и публично, и в обществе друзей читал его стихи: «Пророк», монолог Пимена из «Бориса Годунова» — можно даже сказать, что именно Достоевский воскресил славу Пуш­кина в 1880 году на торжествах в честь открытия памятника великому поэту в Москве.

Празднество продолжалось три дня. В первый день вы­ступали ученые, историки, а вечером состоялся литературный концерт, в котором принял участие и Достоевский.

На второй день с речью о Пушкине выступал Тургенев, на третий день — Достоевский. Впечатление от речи его бы­ло огромное. Современник свидетельствует: «Хотя он читал по писаному, но это было не чтение, а живая речь, прямо, искренно выходящая из души. Все стали слушать так, как будто до тех пор никто и ничего не говорил о Пушкине».

Чтобы понять, почему речь Достоевского произвела такое сильное впечатление, нужно вспомнить, каково в ту пору бы­ло отношение к Пушкину. Сейчас, когда мы каждый год празднуем день рождения поэта как всенародный праздник поэзии, каждый год отмечаем горестную дату его гибели, ко­гда Пушкин для миллионов людей — самый близкий и лю­бимый поэт, нам трудно представить себе, что сто лет назад большинству читателей он казался устаревшим, его объявля­ли подражателем Байрона, значение его для русской и миро­вой поэзии было не понято и не оценено многими.

В конце 1877 года умер Некрасов. Достоевский был на похоронах и произнес там речь. Когда он сказал, что Некра­сов «в ряду поэтов должен прямо стоять вслед за Пушки­ным и Лермонтовым», то голос из толпы крикнул: «Выше, выше!» — и несколько голосов подхватили этот выкрик- Для молодежи семидесятых годов значение Пушкина как вели­чайшего русского поэта было непонятно.

Вот почему речь Достоевского о Пушкине оказалась как бы началом новой жизни поэта, нового понимания его твор­чества и его значения — понимание это дожило до нас и бу­дет жить всегда. Но начал его Достоевский, и мы помним это с благодарностью и гордостью.

Что же сказал Достоевский? Конечно, пересказать всю его речь и невозможно, и ненужно: ее можно прочесть. Глав­ные же его мысли таковы: Пушкин пришел в русскую лите­ратуру в то самое время, когда наша страна начала осозна­вать свое мировое значение после петровских реформ, когда формировалось национальное сознание русского народа. Ко­нечно, в юности Пушкин подражал европейским поэтам, но в то же время уже в ранних его произведениях «выразилась чрезвычайная самостоятельность его гения». Очень подробно и внимательно Достоевский рассматривает характер Алеко из «Цыган», потому что видит в нем «того несчастного ски­тальца в родной земле, того исторического русского скиталь­ца, столь исторически необходимо явившегося в оторванном от народа обществе нашем». Совершенно справедливо До­стоевский считает, что тот же тип открывается в «Евгении Онегине», «поэме уже не фантастической, но осязательно реальной, в которой воплощена настоящая русская жизнь с такою творческою силой и с такою законченностью, какой и не бывало до Пушкина, да и после него, пожалуй».

В «Евгении Онегине» Достоевский считает главной герои­ней Татьяну, а не Онегина, которого он называет «мировым страдальцем», в котором видит те же поиски идеала, что были уже в Алеко, и считает Онегина не способным понять высокий душевный мир Татьяны. О ней же Достоевский гово­рит: «Это положительный тип... апофеоз русской женщины... такой красоты положительный тип русской женщины почти уже и не повторялся в нашей художественной литературе...»