Сухинина Н.Е. - Великая Сила Любви

Прекрасный Софиин дом в нескольких километрах от Печор друзья называли не иначе, как «дворянское гнездо». В нем была просторная веранда с плетеной мебелью, ситцевые веселенькие занавесочки на окнах, ухоженный дворик, а со второго этажа такой простор открывался - держи сердце, а то возьмет и выпрыгнет! Только-только перевезла она из городской квартиры все свои вещи, книги, посуду, одежду, чтобы здесь, на хуторе основаться насовсем. А был воскресный день, и пошли они с сыном на службу в Печорский монастырь и возвращались тихонечко, по прохладе, пока запах гари со стороны хутора не стал навевать тревожные мысли. Горел их дом. Вернее, окончательно сгорел, когда подошли и встали невдалеке, опустив руки. Уже потом она узнает, что это - поджог, что подожгла дом женщина неуравновешенная, нервная, вечно сводящая счеты с хуторянами.

Восемьдесят копеек в кармане юбки - весь погорельский капитал. Надо было начинать жить сначала. Потянулись к ней люди с кастрюлями, чайниками, пакетами скопленной на трудное время гречки, стоптанными тапочками, стираными пеленками, рубашками - все сгодится - говорили, а что не сгодится - ты на тряпки.

Талантливыми руками наградил Господь Софию. Все пошло впрок - что перешила, что перекроила заново. Из потертой детской шубейки сварганила себе модный полушубок и очень смеялась, когда встретила ее в этом полушубке одна знакомая: - Это вы сгорели? - спросила недоверчиво. - Не похоже что-то...

Да, сгорела она. Особенно, как художник, жалела краски, холсты, подрамники - все слизало пущенное чужой рукой пламя. Беда - и тут же высвечивается рядом со злобой деликатное людское сострадание - боязнь обидеть, задеть по больному, любовь и поддержка.

Она скажет мне, что даже благодарна тому пожару потому что спалил он вместе с накопленным добром ее собственную гордыню, и душа, этим огнем очистившись, вдруг отчетливо узрела жалкие потуги ее к благополучной жизни - не так как у всех, а чуточку, ну пусть самую малость лучше, чем у всех. Дворянское гнездо...

Ей кажется теперь, что в том благополучном доме с видом на Псково-Печерский монастырь жила совсем другая, не знакомая ей женщина. Легко скользившая по жизни, легко выводившая кистью по холсту, легко распахивающая двери своей веранды для гостей, званых и незваных. Весело жилось нехлопотно. Механизм жизни был отлажен, как фирменные швейцарские часики, а если вдруг сбивался на полминуты, становилось очень некомфортно. И поднималась из глубины сердца густая волна недовольства. За что? За какие такие грехи? Не ворую, не предаю, другие вон как живут, и ничего...

Привычка к благополучной жизни диктовала свои права, и этот незначительный сбой казался страшной помехой в том, к чему привыкла. Уже потом она прочитает в древнем патерике удивительную историю и воскликнет с облегчением - это про меня! Про мой крест. Один монах все скорбел, что Господь дал ему тяжелый, сверх его сил крест. Все просил он в молитве крест полегче, чтобы не гнуться под его тяжестью, уж очень трудно. И вот однажды видит сон: завел его Господь в комнату, сплошь увешанную крестами. Огромные дубовые, массивные золотые, медные, алюминиевые - каких только нет. Выбирай, сказал Господь, и удалился. Увидел монах маленький резной крестик, почти невесомый, почти воздушный. Вот этот и выберу, пожалуй, подумал он. И услышал голос: - Это и есть твой крест. Его-то и несешь ты по жизни.

Вот под таким крестом и «горбилась» она в своей благополучной суетной жизни. Как звали ту женщину, свившую дворянское гнездо на зависть завистникам, на утеху собственному тщеславию? Ведь сгорели даже документы.

Жизнь с чистого листа - слова, ставшие почти буквальными.

А меня очень интересует, наказали ли ту поджигательницу. А София смеется: кто накажет ее, не пойман - не вор. Потом вдруг становится серьезной: - Умерла она. Мучилась очень. А перед смертью позвала меня, покаялась в своем грехе. Хорошо что успела. Теперь ей там полегче будет. А без покаяния... Страшно.

Не унес человек грех свой тяжкий в могилу. Здесь, в земной жизни, успел шепнуть слова раскаяния, шепнуть, прежде выстрадав, прежде переболев. Вот оно, главное, и понимать это - понимать уже очень многое, почти все в жизни.

Понимание это давалось великой победой над собой. Тяжелый крест, из самых массивных и основательных, подняла маленькая женщина, стройная, как девочка фигуристка. И понесла этот крест по жизни, уже не вопрошая, за что, уже ни о чем вообще не вопрошая. Потому что за короткий миг, как вспышка спички, поднесенной к сухому дереву веранды, ответила она сразу на все вопросы.