Давид Гай - Катарсис

Все про меня, обо мне.

Самое страшное насилие – насилие над собой, когда ты пытаешься помешать себе быть тем, кто ты есть. А кем я хочу быть и кто я есть? – в шестьдесят пора бы знать, а я все еще не знаю, не ведаю.

Давно свыкнулся с мыслью, что живу в другой реальности: немало лет воспринимал происходящее вокруг диким и нелепым, бредом сумасшедшего, черное видел черным, белое – белым, вранье ощущал за версту, постепенно во мне начало что-то меняться, не заметил, как стерлись грани восприятия и я погрузился в хаос – внезапно налетевший вихрь поглотил с потрохами и понес со страшной силой незнамо куда; в один момент гримасы бытия перестали казаться таковыми, черное мерещилось белым, белое – черным, вранье не раздражало, прежнее выворачивалось наизнанку, внутренний протест слабел, всему находилось объяснение и оправдание, я терял силы, как при тяжелом недуге, и свербело в мозгу – а может, так и надо? Лишь на самом донышке угнездилось и покуда существует, не дает метастазам победить ослабевший организм: так не должно быть, сопротивляйся…

Мы некогда переняли несколько весьма сомнительных верований – например, во всепобеждающую силу правды, в то, что человек от природы добр, рождается таковым, а злым, жестоковыйным делается исключительно из-за обстоятельств. Сплошной перфекционизм. По-прежнему верим: любой выбор лежит между добром и злом, а не между большим и меньшим злом. С течением лет я все сильнее сомневаюсь в первом посыле… “Если долго смотришь в бездну, бездна начинает смотреть на тебя”. Слышно отовсюду: понятия добра и зла наивны, устарели, нравственные критерии? – засуньте их себе в одно место. Гадское время, доказывать обратное что ссать против ветра, да и желания большого уже нет, однако нет-нет и взыграет ретивое, начнешь с пеной у рта спорить, но быстро стихаешь и даже неловко становится за душевный порыв – в глазах окружающих смешон, нелеп…

Первая неделя эксперимента оставляет странное чувство: регулярное глотание таблеток не проясняет мозги – может, потому, что я и так вроде бы все понимаю , меня не требуется от чего-то отлучать, выбивать из меня, словно палкой из пыльного ковра, скопившееся непотребство мыслей; однако в закоулках сознания, затемненных участках накопителя вредоносной информации по-прежнему нет проблеска, прорыва к свету, будто в темной комнате, согласно присловью, упорно ищу черную кошку, зная, что ее здесь нет. Лекции и специальные телепрограммы рождают угнетенное состояние, начинает казаться – все услышанное и увиденное бьет мимо цели, не откладывается там, где положено. Неужто это только со мной? Юл утверждает – и с ней похожее. Пилюли пока не работают или токсикоз слишком силен. Источник телеизлучения превращает новости в вымысел, а вымысел – в историю, – кажется, про вымысел и новости говорил Просперо. Заведомо насаждаемой ложью, враньем пропитаны наши поры, дыхание, одежда, ее можно сменить, но что делать с ядовитыми нейронами… Лео – интересный тип, поинтересуюсь у него по поводу новых ощущений, и вообще, стоит сойтись с ним поближе.

И еще остро-неопровержимо чувствую – поколеблен внутренний баланс, установился после форменного бегства жены с итальянцем, не сразу, конечно, затянулась рана, пришлось выстрадать; и вот теперь присутствие Юл отзывается новым, неизведанным, лучше сказать, давно забытым. Смирился с одиночеством, постепенно обрел в нем покой и даже отраду, но Юл, сама того не ведая, тукает в висок – нельзя быть одному, ни в коем случае, запрещено.

Пятница в Славишии – выходной, уже давно страна отдыхает три дня в неделю, а работает, вернее, делает вид, – четыре. И у нас в пансионате пятница – выходной, безраздельно отдан, как и повсюду, физкультуре: турники, бассейн, волейбольные и баскетбольные площадки – в зале и под открытым небом, и даже футбольное поле. Приняли таблетки – и вперед, укреплять дряблые мышцы, быть готовыми к труду и обороне. Благодать! Да только лажа все это – будто только в здоровом теле пребывает здоровый дух. Вспоминаю кем-то описанную назидательную историю: жил-был мужик огромадной силищи, руками мог вырвать из земли дерево с корнем, и на том самом дереве удавился от душевной боли. Так-то вот.

…Юл предпочла бассейн, потащила с собой Дана, тот отнекивался – не хотел ударить лицом в грязь: плавал он как топор, едва держался на воде. Водобоязнь пришла в раннем детстве: каждое мытье головы сопровождалось воспалением среднего уха, туда попадала вода (врожденный дефект) со всеми вытекающими последствиями – стреляющей болью, слезами, закапыванием камфорного масла. Отец брал его на руки, качал, произнося нараспев: “А-а, а-а, Данечка, а-а, а-а маленький…” Так продолжалось до тех пор, пока известный столичный врач-отоларинголог, огромный мужик-заика, не установил врожденную причину заболевания. Мальчик стал оберегать уши от попадания воды – какое уж тут плавание… Рассказывать об этом Юл он не захотел и наблюдал за ней с бортика бассейна.