Эспер Ухтомский - От Калмыцкой степи до Бухары

Из здешних инородцев калмыки особенно - заслуживают нескольких обдуманных слов. Это какой-то психически замкнутый, очарованный мир, одно существование которого внутри нашей империи, сравнительно близко от столицы, - со всеми характерными чертами принесенной издалека культуры -достойно глубокого внимание историков, этнографов и, вообще, специалистов по Азии. Вот уже скоро истекает триста лет с того времени, как междоусобия на родине и потребность овладеть новыми пастбищами обусловили движение независимых кочевников- буддистов на дальний запад. Широко раскинулись они зачем по обоим берегам низовья Волги, начали борьбу с мусульманами-соседями, давали нам конные отряды для походов за границу. Но связь с очагами религии в Тибете, сношение с Далай-ламою, несмотря на тысячеверстные расстояние, слухи о том, что дома в степях теперь уже не так тесно, ибо китайцы перебили много народа, - все, вместе /14/ взятое, - при незнакомстве правительства с тем, что в душе у калмыков, - вызвало в царствование Екатерины II знаменитое бегство их в Чжунгарию. Осталась случайно запоздавшая и остановленная часть поднявшихся в путь. Горсть их в Уральской области, значительно больше в Ставропольской губернии, где ими заведует особый пристав, и в Земле Войска Донского. Калмыцкое царство в малом масштабе представляет цветами астраханский край. Здесь наши высшие власти, преследуя с одной стороны миссионерские цели на восточносибирской буддийской окраине, с другой сами, искусственным образом, под стеклом, сохраняют в неприкосновенности густую чуждающиеся нас массу инородцев. У них весь строй воззрений до того бережно унаследован от предков, что, казалось бы, нам не трудно было додуматься, как поступить, если уж терпится нынешнее ненормальное положение вещей. Нужно прежде всего приступить к разностороннему и крайне тщательному изучению быта и нужд калмыков, их духовного склада исконных обычаев, преданий и верований. Те, кому бы это было поручено, неминуемо должны хорошо освоиться с языком и письменностью инородцев. С некоторыми уже разработанными данными в ру- /15/ ках можно ставить себе задачей опекать народ, который считается нецивилизованным. Без того игра не стоит свеч и является для последнего - чего он однако не в состоянии постичь, - излишним бременем и опасностью в будущем. Если бы не бросать астраханскую степь на произвол судьбы и, помимо канцелярского формального отношения, искренно позаботиться об ее умственном и материальном развитии, калмыки бы постепенно и безболезненно выводились из застоя и нравственного оцепенения. Слишком внезапные попытки привести кочевой народ к обрусению, очевидно, дадут отрицательные и печальные результаты.

Но еще отрицательнее и печальнее сказывается на далекой сибирской окраине стремление властей, на основании одних лишь фантастических предположений, реформировать или точнее насиловать жизнь неоседлого населения, которое, правда, кротко и безответно, но, во-первых, черпает средства для борьбы в соседстве с единоплеменниками, подданными богдыхана, а во-вторых, когда худо, может уходить в китайские пределы. Одною рукою мы хотим создать, что разрушаем другою. На чутких инородцев, видящих лишь факты, но не объясняющих себе причин, почему возможны столь про- /16/ тиворечивое явления, все это влияет весьма удручающим образом. Пора, наконец, русское знамя высоко нести везде, и внутри империи и на ее глухих азиатских рубежах, а то приходится девствовать, оступаясь, впотьмах.

Такой же порядок вещей иногда справедливо считается невыносимым. В двух шагах имеется готовый материал, чтобы брать его и рассматривать: раньше, чем это сделано, чего ради строить преждевременные теории, к чему приниматься за разрешение вопросов, сущность и объем которых пока довольно неопределенны? /17/

На пути в Среднюю Азию невольно интересуешься обликом стойкого по-своему кочевого языческого народа, который всего дальше, в период новейшей истории, шагнул на запад и точно окаменел на страже родных первобытных обычаев и верований. Волга постепенно цивилизуется, самая непочатая глушь начинает изменяться под влиянием просвещения. Убежденный народец-буддист одиноко и мрачно выделяется среди этого оживления, не затронутый им, не поколебленный, верный миросозерцанию предков. Русская грамотность, конечно, проникает в кочевья, в молодежи просыпаются известного рода любознательность и трудолюбие, - но зрелые люди и духовные лица недружелюбно смотрят даже на слабые признаки чисто формального обрусения и, при не /18/ которой льстивости, - свысока относятся в душе к тому чиновничеству, которое заведует степью, не зная ее, живет с богачами запанибрата, сегодня еще красноречиво говорит с последними о народных нуждах, а завтра получает уже совершенно иное назначение, ничего не сделав в для так называемых «опекаемых».