Айя Субботина - Молчи обо мне

Хорошо, что хотя бы одному из нас хватает ума закончить эту медленную пытку.

Лука приезжает, когда на улице совсем темно и от моего терпения не остается камня на камне. Молча стоит в коридоре, когда я крепко обнимаю его за шею и как последняя дура прошу больше никогда не ездить в непогоду.

— Я аккуратно вожу, Женя, — шепчет на ухо он, пропуская между пальцами мои волосы.

Всегда так делает, когда хочет успокоить меня и успокоиться сам. Наверное, день был тяжелый и случилось что-то серьезное, но раз мой мужчина не сказал об этом сам — выпытывать бесполезно.

— Ты очень… дорог мне, — заикаясь, бормочу я.

Правда дорог.

Дороже только Хельг, и мне не хочется копаться в себе, разыскивая отправную точку своих путанных чувств. Какая разница, что это, если я чуть с ума не сошла, отсчитывая минуты с момента его последнего сообщения.

Мы никогда не говорили друг другу, что между нами. И сейчас — не время для таких разговоров. Взрослые люди с рваными душами не объясняются в любви, как школьники — теперь я это знаю. А еще знаю, что слова не значат ничего, если поступки лгут.

Лука перехватывает меня одной рукой и запросто, как будто я соломенная, несет на кухню. Во второй руке у него огромный пакет.

— Где Хельг? — спрашивает на ухо, пока я помогаю ему избавиться от пальто.

— Спит, — почему-то шепотом отвечаю я.

И оказываюсь сидящей на столе с широко расставленными ногами.

— Я думал о тебе весь день, — теперь тоже шепотом куда-то мне в шею.

Выгибаюсь, завожу руки за спину, бесстыже подставляя себя под его губы.

У нас нет времени на долгие прелюдии и нет желания терпеть, играть в показательный секс на несуществующую камеру. Нам просто голодно друг до друга, словно его не было целую вечность, словно я — Элизабет, которая ждет своего Уилла Тёрнера на берегу необитаемого острова, а в единственный день в году, когда Капитан летучего голландца может ступить на твердую землю, мы просто растворяемся друг в друге, сталкиваемся на колючих рифах желания и забываем обо всем остальном мире.

Пиджак Луки валится на пол, мои руки чуть не рвут несчастную футболку под ним.

— Ты нарочно одеваешь то, что простому смертному без ножниц не снять? — злится мой мужчина, пытаясь выудить меня из комбинезона.

Я нервно трясу головой, сама вынимаю руки из рукавов и приподнимаю бедра, чтобы Лука стащил комбинезон до колен. Мазок пальцами у меня между ног, довольная ухмылка — и упрямый толчок бедрами.

Он входит до самого конца, до распаляющего похоть шлепка яйцами об мою задницу.

Выдыхаю, в последний момент проглатывая крик удовольствия.

Лука закрывает мой рот губами, но это сложно назвать поцелуем: мы глотаем крики друг друга, то и дело ударяемся зубами, до боли кусаем губы. Я знаю, что голодная самка во мне ликует, чувствуя под пальцами разодранную в кровь спину, и заслуженно принимаю увесистый шлепок по заднице, когда Луке надоедает терпеть.

Мне нравится принадлежать ему.

Быть абсолютно слабой, чувствовать сильную руку, даже если она иногда будет оставлять отпечаток пятерни на моих ягодицах.

Это — только наше. Подчинение и желание быть покоренной, взятой.

В конце концов — намертво прижатой к его груди, когда мы в унисон сливаемся в одном на двоих стоне удовольствия.

— Боялся, что разбудим Хельга, — посмеивается Лука, пока я прижимаюсь губами к красным полосам на его плечах. — Не смог бы остановиться. Ехал к тебе со стояком, как школьник.

Я, как раскаявшаяся кошка, зализываю оставленные мной же раны, но не собираюсь просить прощения ни за одну из них.

Лука помогает мне одеться, но я слишком разомлела, чтобы твердо стоять на ногах и, как маленькая, сразу двумя руками держусь за его локоть.

— Давай останемся тут до следующих выходных? — предлагает Лука, выкладывая из пакета рыбу, мясо и кучу свежих овощей. — Втроем.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍— У меня заседание финансовой комиссии, — на всякий случай напоминаю я, хоть от перспективы быть вместе еще целую неделю приятно щиплет глаза.

— На нее я тебя отпущу.

— Но Хельг…

— Женя, мне тридцать пять, я справлюсь с нашим ребенком.

Мы пересекаемся взглядами, словно два вора, которые в полной тишине нащупали руки друг друга над желанным сокровищем.

Он не сказал это нарочно, чтобы покрасоваться и записать себе дополнительные очки.

Он просто… вот такой.

Все воскресенье мы проводим буквально как два тюленя: валяемся в кровати, изредка переползая на диван, чтобы поиграть с Хельгом, и пару раз, накинув теплые вещи, выходим во двор, где в три пары рук лепим кривого снеговика с картонным носом. Лука даже жертвует свой шарф, чтобы бесформенная груда снега хоть немного напоминала снежного человечка.