Александр Островский - Грех да беда на кого не живет

Бабаев. Садитесь, сделайте одолжение.

Садятся.

Я, право, что-то не припомню.

Жмигулина. Конечно, в нынешнем свете чувствы не в моде, нынче все больше политика, но мы, как люди не столичные, очень хорошо помним прежние знакомства и особенно благодеяния.

Бабаев. Я с вами согласен, – благодеяний никогда забывать не следует.

Жмигулина. Мы вашей мамаше столь много обязаны, что этого и выразить нельзя словами. Сколько они сделали для семейства Жмигулиных!

Бабаев. Жмигулиных?

Жмигулина. Особенно для нас с сестрой Таней.

Бабаев( припоминая ). Таней… Татьяна Даниловна?

Жмигулина. Теперь вспомнили?

Бабаев. Так вы ее сестрица?

Жмигулина. Лукерья Даниловна Жмигулина.

Бабаев. Извините, сделайте одолжение!

Жмигулина. Я нисколько не могу быть в претензии на вас, что вы больше помните сестру, чем меня. Она такая красавица, что ее даже невозможно забыть.

Бабаев. Да, да! Удивительной красоты девушка! Мы были с нею большими приятелями.

Жмигулина. Мне это очень хорошо известно. Кому же и знать, как не мне! Я старшая сестра, должна наблюдать за младшей.

Бабаев. Да, да, конечно. Скажите, пожалуйста, где она теперь? Что поделывает?

Жмигулина. Она здесь в городе, замужем.

Бабаев. Замужем? Хорошо живет?

Жмигулина. Какая жизнь, помилуйте! В бедности, между такого народа, который без понятия. Это не то, что, бывало, у вашей мамаши в Заветном! Просто был рай земной! Ваша мамаша были самая добрейшая дама и любили, чтоб у них было всем весело. Барышень всегда было в доме много, а также и кавалеров; с утра до ночи разные игры были. Даже горничных, бывало, заставляли с нами в горелки и в другие игры играть, а сами смотрят на нас да радуются.

Бабаев. Ну да как же, как же! Ведь это так недавно было: года три, не больше, как я уехал в Петербург.

Жмигулина. Я очень хорошо помню: с пестрой недели третий год пошел, как вы уехали. Ваша мамаша, бывало, даже не любили, когда кто задумается или книжку читает. Что, говорят, ты тоску-то нагоняешь! Ну и бесились все до упаду. А промежду этим весельем, у кого замечательный глаз, мог многое кой-что заметить.

Бабаев. Очень естественно. Мужчины, девушки, молодые дамы постоянно вместе, – нельзя же, чтоб обошлось без любви.

Жмигулина. Особенно вы отличались по этой части. А последнее время все с Таней да с Таней, так и не отходили от нее. Так вас голубками и звали.

Бабаев. Сердце не камень, Лукерья Даниловна! А сами-то вы! Помните землемера?

Жмигулина. Об нем и вспоминать не стоит: он впоследствии даже очень низким оказался против меня. Впрочем, судьба его наказала за все невежества относительно благородной девицы; он сам теперь находится под судом за буйственные в нетрезвом виде поступки.

Бабаев. Скажите мне, сделайте одолжение, каким образом ваша сестрица вышла замуж?

Жмигулина. Прошлым летом, когда ваша мамаша скончалась, у нас решительно не осталось никаких благодетелей. Папенька наш при своей старости был человек в городе незначительный, робкий, оттого что мало чинов произошел. Папенька наш был канцелярист и получал жалованья тридцать рублей в год. На эти деньги как мы могли жить? Мы все-таки видели свет. Прежде мы почти не жили дома, да и ваша мамаша нам во всем помогали. Тут вдруг все прекратилось, а вскоре и папенька умер. В это время посватался за Таню… я просто даже стыжусь вам сказать.

Бабаев. Полноте, что за стыд!

Жмигулина. Вы так милостиво меня принимаете, интересуетесь моей сестрой, и вдруг этакое невежество с нашей стороны!

Бабаев. Что ж делать! Такие, вероятно, были обстоятельства. Чем же вы виноваты!

Жмигулина. Но, ах! я, право, всегда так конфужусь этого родства, что вы себе представить не можете. Ну, одним словом, обстоятельства наши были такие, что она принуждена была выйти за лавочника.

Бабаев. За лавочника? Чем он торгует?

Жмигулина. Овощным товаром. Вот и лавка видна. На вывеске написано: «Лев Краснов».

Бабаев. Да, я видел. Хороший человек?

Жмигулина. Он из ихнего круга очень хороший человек и очень любит сестру, только все, знаете, закоренелость какая-то в ихнем звании. Как хотите судите, а все-таки он от мужика недалеко ушел. А уж этой черты характера, хоть семь лет в котле вари, все не вываришь. Впрочем, надо правду сказать, он для дому хозяин отличный: ни дня ни ночи себе покою не знает, все хлопочет да бегает. И для сестры теперь все, что только бы ей ни пожелалось, даже последнюю копейку готов отдать, только бы ей угодить, так что сестра решительно никакого дела не делает, живет как барыня; только одно – обращение его тяжело, да вот еще разговор его нас очень конфузит. Совсем, совсем не такого я Тане счастья ожидала. Судя по красоте ее да по тому, какие люди на нее заглядывались, ей бы в карете ездить. А теперь вот пришлось чуть не из-за куска клеба за мужика идти да перед людьми за него стыд терпеть.