Эмма Гольдман - Проживая свою жизнь. Автобиография. Часть I

Через несколько дней я нашла работу на фабрике Рубинштейна за четыре доллара в неделю. Маленькая мастерская располагалась неподалёку от моего дома. Она стояла посреди сада, работали там всего двенадцать мужчин и женщин. Не было суровой дисциплины и гонки за объёмами, как у Гарсона.

Рядом с моей машиной работал привлекательный молодой человек. Его звали Яков Кершнер. Он жил около Лининого дома, и мы часто возвращались с работы вместе. Вскоре он начал заходить за мной по утрам. Мы беседовали по-русски — мой английский ещё сильно хромал. Если не считать разговоров с Еленой, то после приезда в Рочестер я впервые слышала русский язык, и он казался мне музыкой.

Кершнер приехал в Америку в 1881 году, едва выпустившись из одесской гимназии. Он не владел никаким ремеслом и стал оператором станка по пошиву плащей на фабрике. Бо´льшую часть досуга Яков проводил за чтением или танцами. Друзей у него не было: он считал, что его рочестерских коллег интересуют только деньги, а апофеоз их мечтаний — собственная лавка. Он слышал о том, что приехали мы с Еленой, и даже видел меня на улице несколько раз, но не знал, как бы познакомиться. «Теперь мне больше не будет одиноко, — сказал он весело. — Мы будем вместе гулять, и я буду одалживать тебе книги». Моё собственное одиночество вдруг перестало быть столь невыносимым.

Я рассказала сёстрам о новом знакомом, и Лина попросила пригласить его к нам в следующее воскресенье. На неё Кершнер произвёл благоприятное впечатление, но Елена сразу же его невзлюбила. Хотя она долго ничего об этом не говорила, я всё равно чувствовала неладное.

Однажды Кершнер пригласил меня на танцы. Мои первые танцы в Америке! Предвкушение захватило меня, и в памяти воскресли воспоминания о моём первом петербургском бале.

Мне было пятнадцать. Начальник Елены пригласил её в модный Немецкий клуб и дал два билета, чтобы она взяла заодно и меня. Незадолго до этого сестра подарила мне кусок прекрасного синего бархата для моего первого вечернего платья. Но пока его собирались пошить, наш слуга-крестьянин сбежал с материей. С горя я несколько дней сильно болела. Если бы у меня было платье, отец, может, и разрешил бы мне пойти на бал. «Я достану тебе ткани на новое платье, — утешала меня Елена, — но, боюсь, отец всё равно откажет». «А я всё равно поступлю по-своему!» — заявила я. Елена купила другой синий отрез, не такой красивый, как тот бархат, но я и не думала расстраиваться. Я была безмерно счастлива, ожидая свой первый бал — редкий шанс потанцевать в обществе. Елене удалось получить разрешение отца, но в последний момент он передумал. В тот день я в чём-то провинилась, и отец категорически заявил, что я должна остаться дома. Тогда Елена сказала, что тоже никуда не пойдёт. Но я вознамерилась пойти наперекор отцу, невзирая на возможные последствия.

Я затаив дыхание ждала, когда родители уснут. Потом я оделась и разбудила Елену. Я сказала: либо она идёт со мной, либо я убегаю из дома. «Мы можем вернуться до того, как проснётся отец», — уговаривала я. Бедная Елена, она всегда была такой нерешительной! Она обладала исключительным терпением и способностью сострадать, но не умела сопротивляться. Поэтому она покорилась моему отчаянному решению, оделась — и мы тихо выскользнули из дома.

В Немецком клубе было светло и весело. Мы нашли Кадисона, начальника Елены, и его друзей. Меня приглашали на каждый танец, и я плясала с неистовым возбуждением и развязностью. Было уже поздно, и многие собирались уходить, когда Кадисон пригласил меня ещё на один танец. Елена настаивала, что я и без этого слишком устала, но мне так не казалось. «Я буду танцевать! — заявила я. — Я буду танцевать до ­смерти!» Я вся пылала, сердце бешено колотилось, когда кавалер кружил меня по залу, тесно прижимая к себе. Умереть от танцев — вот был бы славный конец! Мы вернулись домой почти в пять утра. Родители ещё спали. Я проснулась за полдень, притворившись, что у меня болит голова, и втайне ликовала — мне удалось перехитрить старика!

Да, воспоминания о том вечере заняли все мои мысли, и я радостно предвкушала свежие впечатления, отправляясь на вечеринку с Яковом. Меня ждало горькое разочарование: я не обнаружила ни красивого зала, ни прелестных женщин, ни молодых щёголей, ни веселья. Музыка оказалась слишком шумной, а танцоры — сплошь неповоротливыми. Яков танцевал неплохо, но ему не хватало воодушевления и страсти. «Четыре года за станком высосали из меня все соки, — сказал он. — Я быстро устаю».