Артем Веселый - Гуляй Волга

В метелях летели мутные дни, летели ночи, налитые свистом ветра да – э-эх! – растяжелой тоской.

Под завывы вьюги много было сказок и бывальщин порассказано. Народ собрался разноземельный и гулевой: иной побывал в Крыму, а то и в самой Туретчине; иной залетывал в Литву или Венгрию; иной кроме Дона да Волги нигде не бывал, но в россказнях и видалого за пояс затыкал.

Наконец, зимушка подломилась, обмякла и стала сдавать.

В распутицу, как обняла весна, в самое расколье, по последнему санному пути приехал Петрой Петрович с людьми и подарками.

Шумел и гудел на крутом берегу казачий сход.

Мартьян принародно читал зазывное письмо Строгановых:

– «Имеем крепости и земли, но мало дружины...»

Через плечо походного попа, дивясь премудрости божьей, в грамоту зорко вглядывался сотник Фока Волкорез. Его ль ухо не было тонко, и его ль глаз не был остер? Шипенье селезня он слышал через всю Волгу и в темноте на слух стрелял крякнувшую в кустах утку...

Мартьян вычитывал:

– «... С Тобола-реки приходил с мурзами и уланами султан Маметкул – дороги на нашу русскую сторону проведывал...»

Фока ждал: вот дрогнут строки, и меж них плеснет вода, блеснет огонь, сверкнет клинок... Но письмена лежали ладом, не шелохнувшись: покойно текла строка, играя титлами... Сотник отошел, сокрушенно вздохнув. [63/64]

Внимали Мартьяну и – кто про себя, кто вслух – вторили:

– Всем по штанам.

– Крупа...

– Порох...

– «... и вина две бочки под пятьдесят ведер...»

Закричали, заметались:

– Винцо на кон!

– Засохло, отмачивай!

– Бочку на попа!

Ярмак:

– Вольное буянство, не галчи! Оравою тоже песни орать, а говорить надобно порознь. Думай думу с цела ума, чтоб нам не продуматься.

И старший кормщик Гуртовый показал горланам свой облупленный и пребольшой, в телячью голову, кулак:

– Во!

Горлохваты понурились, зная, что от кормщика не получишь ни синь пороха, пока не решится дело.

Долго молчали, собираясь с мыслями, потом разбились по куреням и заговорили:

– На Волге жить – нам таловнями (ворами) слыть.

– На Дон, братцы, переход велик.

– Не манит и на плесы понизовые.

– Да, в понизовье нам возврату нет.

– Тутошний купец пуганый, добычи нет.

– В Казани стоит царев воевода Мурашкин с дружиною. Коли попадем ему в лапы – всех на измор посадит, а атаманов наших до одного перевешает.

– Большим людям, хо-хо, и честь большая!

– Пускай сунется Мурашка со своими зипунниками! Колотили мы их раньше – и впредь колачивать будем.

В стороне, засунув руки за кушак и полуприкрыв глаза, стоял Петрой Петрович со своими людьми, дивовался на вертеп разбойников и, слушая поносные речи да дерзкую брань, творил шепотком молитву.

А гулебщики уже ярились крутенько.

– Не красно нам, – мычал Мамыка, – не радошно к купцам в службы идти. Воля...

– Волк и волен, да песня его невесела.

– Помолчи, высмерток!

– Я и мал, да удал, а у тебя, полудурок, и в бороде одни блохи скачут, ума ни крупинки.

– И-их, ворвань кислая!

– Уймитесь, каторжные!

– Костоглоты!

– Не задразнишь!.. У рыбака голы бока, зато уха царска.

– Духа казачьего в вас нет, мякинники!

– А вы – блинохваты! [64/65]

– Не бранись, ребята, играй в одну руку.

– Будя шуметь! От шаты-баты не станем богаты.

– Там нам будет кормно. Поживем, отдохнем, кровью соберемся, а далее видно будет.

– Обещают бычка, а дадут с тычка, и пойдем утремся.

– Правда твоя, Лукашка, с купцами нам рыбы не едывать, – костями заплюют.

Слово за слово, зуб за зуб.

Двое раздрались, остальные бросились разнимать, и пошла потеха, только клочья полетели. Мамыка сбычился и отошел к старикам: по силе ему не было ровни во всей ватаге, в драку бурлак никогда не ввязывался, после того как однажды чуть не убил человека – в лоб пущенным с ногтя – медным пятаком.

Старики посмеиваясь глядели на побоище, посасывали трубки, а иной еще и покрикивал:

– Ругайся на стану вволю, бейся дома досыта, чтоб в походе жить нам в ладу да в миру.

Долго пришлось старикам ждать, пока драчуны утихомирятся. Мартьян поднял руку и призвал:

– Будя, товариство! Думай во весь ум, что нам делать и как нам быть?

Гулебщики потирали шишки на головах, щупали разбитые носы и понуро молчали. Превеликие умельцы кистенем бить, на игрища и на хитрости горазды, которые и на работу слыли валкими, а языки у всех были привешены криво.

Иван Бубенец, с казачьей стороны, зыкнул:

– Плыть!

Бурлаки опять заспорили!