Ириска - Джулай и Джун - Летние истории

вокруг замерло. Казалось, что даже пламя свечей больше не дрожит от

легкого сквозняка. И он не выдержал. Я слышала сдавленные глухие

рыдания, и протяжные стоны сквозь упрямо стиснутые зубы. Нет, никаких

скупых мужских слез. И это было страшно. Очень страшно. Страшнее, чем

проснуться в больнице, смотреть на родную мать и не узнавать ее. И не

помнить, кто ты. Я ничего не могла сказать, но это не значит, что я ничего не

могла сделать. Я крепко обняла его, понимая, что мое присутствие, мое тепло

– это единственное, что я сейчас могу дать ему. Джордж не оттолкнул, напротив, развернулся, уткнувшись носом мне в плечо, и тесно сжал, до боли

в ребрах. Я ничего не говорила, только гладила его по спине. И я как будто

забирала у него эту боль, пусть немного, но чувствовала, как остро колет

сердце. И чувствовала себя как лист бумаги, который рвут пополам. Все

сознание уплыло, завязло в воске тающих свечей. Осталась только моя душа, пытающаяся хоть как-то согреть его иссохшую, уставшую. Он плакал, и я

плакала вместе с ним. Это не стыдно. Это необходимо. Как будто через эти

соленые обжигающую кожу потоки уходило все плохое, вся эта боль и

ощущение вины, безжалостное и грызущее. И я только надеялась, что ему

действительно будет не так больно. Мы просидели в обнимку до восхода

солнца. Он больше не дрожал, не плакал и не повторял ее имя, только горячо

дышал мне в плечо. А потом прошептал: Спасибо. Едва слышно, но я

почувствовала, как дрогнули его губы на моей коже, и поняла каждую букву.

Море волнуется раз.

Она падает на кровать, так что ее длинное темно-синее платье

задирается до бедер. И через тонкую ткань телесных колгот можно

увидеть белый треугольник трусиков. Ему нравилось, когда она носила

простое белое белье, в этом было что-то такое, сродни самовыражению. А

она ненавидит платья и колготки. Но ради него выдержит и первое, и

второе. Она заразительно смеется, задирая уставшие ноги кверху, и

перебирая ими в воздухе, словно катаясь на невидимом велосипеде. И

говорит, что так вымоталась, что у нее даже нет сил, чтобы встать, раздеться и смыть косметику. Не говоря уж о том, чтобы доползти до

душа. И спать она будет в чем есть. И когда он с утра проснется, и увидит

помятое после бурного вечера лицо, и осыпавшиеся уголечки туши и

размазавшегося карандаша, то решит, что провел ночь с дешевой портовой

шлюхой. Он улыбается в ответ, и так, и не совладав с ремнем на брюках, падает рядом. И говорит, что даже если он так и решит, то все равно, для

него она будет бесценной шлюхой. И вообще, он тоже выдохся, и спать

будет в полурасстегнутой рубашке и брюках. Он со смешком ругает

ременную пряжку, проклиная коварных производителей мужской одежды.

Она загадочно улыбается и тянет ручки к ремню. Главное, это практика, с

умным видом сообщает она, а то привык, что за него всего делают. Он

подтягивается к ней поближе, к раскрасневшемуся от шампанского и вина

лицу, убирает за ушко непослушный золотистый локон и тихонько

выдыхает в шею, что вероятно на нее у него немножечко сил осталось.

Ему нравится смотреть, как она спит. Она так по-детски

посапывает, и частенько подкладывает ладошку под пухлую щечку. И так

трогательно и беззащитно выглядывает из-под одеяла ножка в шерстяном

носочке, который он предусмотрительно надел на нее перед сном. У нее во

сне подрагивают ресницы, и черная пыльца туши осыпается на кожу под

глазами. Я угольная королева, шутит она по утрам, рассматривая себя в

зеркале, и ругаясь сквозь зубы на забывчивость и лень. Она так часто

забывает смыть косметику вечером. У нее во сне капризно надуваются

губы, и она похожа на фарфоровую куколку. Немного порочную, из-за за

осыпавшейся туши и размазанного карандаша. Он усмехается в кулак, вспоминая, что она говорила ему вечером. Дешевая портовая шлюха. Для

него бесценная. Она иногда морщит носик, если ей снится что-то

неприятное. И тогда он с нежностью проводит теплой рукой по круглому

личику, и морщинки на нем тут же разглаживаются. И губы

растягиваются в довольной улыбке. Она ведь уже давно не спит, притворяется. Она знает, как он любит смотреть на нее, спящую, беззащитную. И когда его лицо совсем близко, она распахивает голубые