Феликс Максимов - Духов день

Затрясла Гришу Китовраса Маруся, в скулы целовала, по скулам била, бороду драла, кричала имя в дыму.

Открыл темные глаза Китоврас и просто встал из одури смертной.

Огонь на Пресне.

Бежали с ревом люди с окрестных дворов, в чем были, с чем попало.

Кричал Иоанн Предтеча несчастье в пять малых колоколов.

- Огонь! Огонь! - кривлялся Журба безносый в палисаде, туесок пустой не отпускал.

Встали люди перед поджигателем.

Замерли. Не могли прикоснуться. Оглашенные изошли.

Вся Пресня деревянная - порыв ветра - и наступит нам всем красная смородина до рассвета.

Мужики с Пресненских берегов песок волокли на покрывалах, кидали ведрами воду - а от воды еще пуще вспыхивало.

Дело начали женщины.

Молча повалили женщины Наумку Журбу и наотмашь щеку вырвали, зубы блеснули из кроветочной человечины.

Потом и остальные набросились. Месили сухотку ногами. На мокрые куски растаскивали, в пасть головню сунули, забили в самое горло, запекся язык.

Новые и новые голоса к Китоврасову дому со всех концов стекались для самосуда и свидетельства.

В незыблемом оке, в тени колокольни посреди Нововаганьковского переулка стоял Кавалер - руки раскинул, в пустоту над собою смотрел. Слушал, как рвали руками Наумку Журбу на хрящи, как баграми обрушивали внешнюю кровлю, как потреск хворостный Пресню на крепость испытывал искорками.

Как во сне обегала толпа Кавалера, незримого всем. Оземь колотились на бегу их босые пяты - от тяготы плотской рокотом сотрясалась земля, которую Господь не остановил.

Взял Китоврас Марусю на руки. Закрыл плоской большой ладонью затылок, коску эту светлую, незаросший родничок. Лицо к груди притиснул тесно-тесно.

И ступил на костровые половицы босиком.

Под лавкой переминалась лапками серенькая кошка, хозяевами позабытая, воркотала горлышком то ли в страхе, то ли в тоске. Забивалась тесней в угол старуха, сгорбилась, топтала, топтала белыми лапками, просила у нас спасения, милости людской выпытывала, щурила больной бельмоватый глаз.

По щелке по сквозняку доползло до кошки пламя и пошло по шерсти.

Стала кошка рыжая. Закричала.

Лопались в пекле яички - писанки по стенам.

Смолкли свидетели, спрятали лица в широкие рукава.

Вывалился Григорий Фролов из горящей двери, с Марусей на руках.

Горел Китоврас, за спиной его балки ухали, в праздничную россыпь, в преисподнюю.

Портки горели и рубаха. И борода вспыхнула и брови и ресницы. И ладонь горела и пузырилась волдырями, скворча. Правая ладонь, что Марусину головку берегла.

Уставил осенние звериные глаза на Кавалера и впервые увидел его с ног до головы.

Кавалер оступился, попятился и бросился прочь, обе руки крест накрест на свинцовом горле стиснул и сгинул к Московским заставам, будто коросту сорвали.

Восемь шагов по Пресне сделал Китоврас в пламени, бросил Марусю и упал ничком в перегной огородный навсегда.

Как тушили одеялами живое пламя. Как женщины принимали в кровавые руки Марусю, как расчесывали, рвали гребешками обгоревшую косу, как валяли на черноземе, чтобы тление потушить. Как жевали подорожник и на ожоги плевали кашицу. Как грудную клетку поджигателя да кусок хребта с позвонками нашел на пожарище будочник и не опознал за человеческие.

О том мы спрашивать не будем, мы по домам пойдем, досыпать.

Три дня от ожогов мучался без памяти Григорий Китоврас.

Маруся до последнего его правую руку держала, а в полдень выпустила. Была синица в горсти - открыла горсть Маруся - и выпорхнула синица в московскую осень.

Протянулся и преставился в чужом доме у Предтеченского дьячка человек Китоврас.

Никого не подпустила к телу Маруся. Сама обмыла жасминовым мыльцем, сама обмылки выплеснула за окно.

Пеленала Маруся мертвеца, как младенца, свивальником от стоп до кадыка мужицкого и пела колыбельную, его руку правую в правой руке держа:

"Баю-люли, баю. Спи,

Угомон тебя возьми,

Успокойся, ангел мой

Богородица с тобо-ой,

Никола Милостивый,

Тебя вырастила,

На ноги поставила,

Тебя жить заставила..."

Наутро выпал снег.

Маруся своими руками уложила Китовраса в гроб.

Маруся сильная. Все вынесла.

На рассвете повезла Гришу в санях-волоках на Ваганьково песок сторожить.

Поставила в оглобли кобылу гнедую, глаза с ресницами синие, в слезу, будто вареные, во лбу проточная звезда. Не держал Гриша Китоврас лошади - откуда взяла Маруся кобылу гнедую, неужто из-под порога выкопала.