Феликс Максимов - Духов день

Осторожные сапожки-стерлядки по колено в тугой обхват змеиным выползом. Каблучки по-женски точеные, острым-острые, с подковками полумесяцами: чтоб издали неширокий шаг чудился. Кафтан голубиный по-мещански скроен, да не по-нашему сшит, талья в рюмочку. В левой ручке качался фонарик с прорезями - туда-сюда, туда-сюда на стальной вензельной цепке. Шелковые цыганские кудри в чернь расточились по плечам нарочными ручейками - не насалены, не напудрены, по ночному обычаю, как у честной девушки. Беспечная треуголочка набекрень на нежное ушко натравлена была. Скользнул, балуясь, по перильцам розовыми узкими пальцами, так близко. Прислонил воровской фонарь к виску. Высветил спелые скулы. Рот с родимой отметиной-лукавинкой аккурат слева над губой. Высокое запястье с косточкой, без привычного кружева в тяжком обшлаге кафтана с желтенькой тесьмой по кайме. Все фонарик замечал. За бревенчатым мостиком огарком притулился последний на Пресне кабак, три ступеньки-булочки. Каблучками чеканил копеечки мальчик, точно козочка на цыпочках. Встрепенулась девка-сторожиха на скамье. В кабак с порога кинулась, без памяти:

- Болванчик идет!

Мамка-хозяйка, на половицу харкнула бурым, таракана плевком убила, по слуху узнала червонные каблучки на крылечке:- Да чтоб его вздуло да разорвало! - и обрушилась мамка на заполошницу - Что встала, сучье мясо? Собери девок, какие не заняты.

Два бритых жихаря не допили, поднялись и под ситцевую занавеску на черную лестницу сиганули шухером. Знали: если встретится по ночному времени Болванчик, удачи в ночном деле не будет, учуют легавые псы. В глаза его Болванчиком не окликали, с первого раза он назвался Кавалером. Вошел мальчик, фонарь потушил. Весь с ног до головы - в ржавой непрохожей грязи. В волосах листок ясеневый застрял, глаза веселы и ласковы, хоть целуй, хоть выколи. Варилось гольё на огне, прели смердным паревом: рубцы, сердца, говяжьи кишки, начиненные ячневой кашей, щековина с ворсом. Всяк за медяк в том котле вылавливал ложкой из накипи. Ела голь по углам свиные горла. Торговля вином и хмельной бузой шла круглосуточно ведерная и чарочная. Опивались до ярости, до белой смерти. Темь да свет в кабаке под балками в испуге пополам блудили. Девка за девку пряталась, тряпьем лицо закрывали: Пусть не меня выберет Болванчик. Боже Святый, Святый крепкий, Святый бессмертный, не меня! - истово молились бляди на Пресненских прудах осенью. Таня беглая, Машка-маханина, Сашенька гулящая, Марфа-расстриженка, Настя нижегородка с лузгой на губе, Алена-хвалёна, из мещанских сирот. Всех вместе сгруди - выйдет: блядь стоглавая, всероссийская. Таких в Москву возами волокли на срамной торг. Дозоры останавливали проезжающих, строго спрашивали: Что везешь?" Умный возчик кому надобно за обшлаг денежку совал, отвечал: С хреном еду, батюшка...". Дрожали девки вповалку под рогожными покрышками. Дозоры посмеивались, потребную денежку считали: Ишь ты, все с Богом едут, один ты - с хреном. Так и езжай с хреном. Так и ехали.

Долго выбирал Кавалер девку. Одну взял за пясти. В глаза заглянул. Как тебя зовут, говори, не бойся. Анна. Хоть по евангельски читай, хоть по-басурмански - справа налево, все одно выходит - попалась. Ласково повел под занавеску дебелую Анну - убивать. Вперед пропустил, вежливый. Напослед обернулся, локон свой длинный, проклятую смоль, как с ведьмы киевской, на палец намотал, прикусил, дразня, и опустил занавесь за собой. Остальные девки выдохнули, посветлели. Спасибо, Господи!

Восемь кабаков на Пресненских прудах всё знали, застыли в бессилии.

Когда впервые пришел каблучками отрочек по распутице на Черную Грязь, выпучились на него все воры да юроды небожии, все шишиги и полуночницы. Агнец в волчарню по доброй воле просится, безоружен, нежен, будто барышня переодетая, по статям невысок, дворянская косточка в чистом мяске сама на ножик хочет. Сел у всех на виду, спросил девочку, спросил водки. Заржали в ответ, застучали шкаликами по липким столешницам. Встал один, припадочный икотник, подошел к незваному гостю, развернул за лицо мясницкой пятерней, притянул к себе, денежки в кармашке пощупал, нож из-под полы показал:

- А вот я те личико попорчу.

- Порти. - с удовольствием ответил Кавалер, потянулся весь ученой кошечкой, лицо запрокинул, горло без кадыка подставил, как царевич в Угличе. Всем телом предложил: режь, не то поцелую.

А на шее черный крест кипарисовый, ерусалимом пахнет, и бусы рябиновые - как четки по гайтану красной горечью нанизаны. Улыбнулся сладко, будто кишеневскую виноградину раздавил в пальцах. Брызнула улыбка вору в лицо.