Феликс Максимов - Духов день

Женщина отвернулась, сказала тихонько и горько:

- Строгий ты, прасол. Что там за товар твой батюшка по селам скупает? Лён, пеньку, молоко воронье, масло лампадное? Или душки русские? Эх, ты, охотнорядец погорелый.

Идем уж, полдень жарит, аж тошнит. Высечешь ты меня. Как же.

Да не своими руками. Они у тебя к женскому сечению способны разве что в спальне особливыми кнутами. Я и таких людей любила. Я все знаю. Хочешь - секи. А потом продай. Меня задорого продать можно. Я умею стряпать и шить. И воротники плоить, даже кружева у одной барыньки на Ордынке гладила - ни одного узорчика не пожгла. Да и кружева я плести умею сама, не хуже вологодских. Продай меня, хороший мой. А выгоду пропей.

Дошли до пасеки в тягостном молчании. Богородичка простила обиду, предложила весело:

- Посидим ладком, молодой? Пообедаем?

- Нельзя - улыбнулся Кавалер - я голодный, что твой волк. Но прежде вечера не могу. Так уж положено.

- Мой волк, хоть на минуту, да мой - согласилась Богородичка, хотела потрепать по прядям - уклонился, смеясь.

- Сколь ни корми, все в лес, да? Ну и беги в свой лес. Потом. Будешь обедать вприглядку.

Богородичка вынесла на траву зашарканный ковер, миску с зеленью и постным маслом, хлеб и кувшин белого кваса.

Хлеб ломала руками, угощала все же, несмотря на отказ.

Отказался - Царствие Небесное не велел хлеб с чужими делить.

- Так посижу. Погляжу на тебя.

Богородичка посмеялась без жеманства, легла белая на большую траву, щипала мякиш, водила пальцами по узору ковра, будто по сердцу вела ладонь.

Кавалер в который раз гадал - хороша ли Богородичка под покровом, или уродлива. А какова бы ни была, тряпьем скрытая, мне, первой красоте московской, не соперница.

Покров тихонько волновался от дыхания Богородички - вышитый лебедь мирно плескал круглыми крыльями. Надолго повисало молчание - обоим неловко было. Богородичка хлопнула себя по колену, ай, забыла, да вспомнила, быстренько сбегала к себе, вынесла с почестью кувшин обливной с закрытым вощеной холстинкой горлышком.

Поставила на край ковра, сняла крышку - и так гневным медным медом ударило из скудельного нутра, что сразу собрались у горлышка пчелы, Богородичка посмеивалась, отгоняла папоротниковой лапой докучниц. Болтала впустую, остро глядя глаза в глаза из прорезей:

- Люблю я Царицыно село. Тихо мне здесь, вольно. Светлица своя, пол дощатый, кошку вот завела. На Трубной площади бухарец кошками торговал, страшно дешево, я на гранатные бусы выменяла, такая красивая, полосатая.

На Москве все кошек держат, это нынче считается хорошо. Все кошек заводят и чай с яблоками пьют на крылечке. Московское естество: рябиновые дворики, пустыри, яблоньки, купола, кошки... Не хуже чем у людей. Вон и Рузька твоя с котом таскается, как дура.

А я беру кошчонку с собой под бок спать - она урчит в головах, моется... Знаешь как у меня под боком сладко спится? Ты глаза не отводи... Знать не знаешь, а догадываешься.

А сейчас бегает где-то кошка, полевок давит, вернется, я тебе ее покажу. Приходи посмотреть. И постеля у меня широкая, хоть пляши. Я люблю одна спать. Никто не жмет, не смердит рыганьем, не давит насильно груди...

Кавалера разморила тяжкая жара, про кошку и постель прослушал, вымолвил невпопад:

- Так это нынче говорят - Царицыно село, для форса. А прежде не так называли.

- Как же? - Богородичка ловко тиснула ржаной ломоть под покровец, надкусила. - Скажи мне, молодой, я нездешняя.

- Сельцо Черная Грязь, - нехотя ответил Кавалер, - Вот как.

Хлеб шлепнулся наземь.

Богородичка вскочила, завизжала:

- Ай -йй, дура! Сменяла шило на мыло! Черную Грязь на Грязь Черную!

- Богородичка затопталась, будто на углях, впилась в тряпку белыми пальцами, того гляди сорвет, Кавалер вскочил, поймал девку за просторный рукав, прикрикнул:

- Ты чего?

- Пусти добром. Пусти, говорю! - Богородичка извернулась, укусила Кавалера в запястье и бросилась бежать - белая, в россыпь бисерного шитья - будто саваном махнули, едва на бегу пчелиную колоду не снесла.

Слышно было, как ревет, повторяет оскаленным ртом:

- Черная, Черная Грязь...

То ли грязь, то ли мразь - за рыданием и не разобрать.

Кавалер подул на укус, дернул щекой,

- Блажная.

От досады подхватил кувшин, несмотря на запрет, хлебнул до одури. Пить хочется.

И едва успел сесть.

Темное облако-кулак придавило сад.

Красные спирали-крученицы в глазах вспыхнули, обожгло питье горло и грудину и тут же потянуло по новой.