Феликс Максимов - Игра

Иоганн мечтал, чтобы кичливые рыцари обидели его публично, дали повод к судебному разбирательству, оскорбительным письмам и взысканиям. Был демонолог склочником - виртуозом.

Ему я уже усталым голосом изложил проверенный вздор - извольте видеть, мы, кочевое графство, блуждаем по Европе, дабы найти девушек для продления славного племени Малегрина.

Нужно отыскать крепенькую, как репка, поселяночку, для Смерда, лапочку с хорошей родословной и тонкими пальчиками для меня,

португальскую или андалузскую танцовщицу с бронзовой грудью для Весопляса, славную хозяюшку в чепце с соломенными косами для Корчмаря, усатую солдатку с оловянной поварешкой для Воеводы…

А тебе, Плакса, выбритой макушке, не положено бабы, согласно монастырскому уставу.

Иоганн ехидствовал, что в случае монашеского безбабья все детишки Малегрина будут похожи на Плаксу.

И вообще: женщина суть сосуд греха.

Весопляс со старым немцем был вполне согласен.

Он сидел против огня, отсвет вычертил опасные скулы его, маленькую, как у горностая голову, он расчесывал волосы черепаховым гребнем - и я слышал, как на последнем взмахе отлетел зубец, не выдержав напора освобожденных от ленты кудрей.

Его сухожильную, как у гимнаста, шею охватывали плоские звенья железной цепи раба - он носил это уродливое украшение со странным упорством, говоря, что железо хранит его от длинных пальцев сатаны, который боится рукотворного, так легче мне идти по земле, Даниель, оставь мне мою цепь, Князь.

Я пожимал плечами и не трогал его.

Тем не менее ехать надо было срочно - несмотря на несовершенство подорожных и верительных грамот, в Авиньоне за нашим “некоторым царством” тянулся предлинный список грехов: от оскорбления духовных лиц в особо крупных размерах, до неоплаченных бордельных услуг.

Долговременные гости утомляют - а престол святого Петра дважды не напоминает о том, что пора и честь знать.

Монах и солдафон повеселились на славу. Я устал расшаркиваться перед обиженными патерами и платить, платить… Платить кредиторам, бельевщикам, кондитерам, веселым особам с цветными кружками на рукавах, музыкантам и прочему сброду, который паразитирует на страстях рода человеческого. За неделю до отъезда я, вящего порядка ради, сдал мое карманное Духовенство и ручную Армию в холодную, где их и продержали вплоть до нашего отъезда в северный порт Кале.

И, как выяснилось, ошибся с наказанием. В кочевом княжестве помаленьку назревал бунт. Человек, подчас, безропотно расстается с жизнью, но упаси вас Господи лишить его развлечений.

Воевода и Плакса окончательно обозлились на меня, я ничего не знал об их замысле.

Еще в день отплытия они договорились убить меня в каюте и бросить в море, грамота и деньги не давали им покоя. Когда еще представится такой случай: один удар ножа - и в твоих руках вся казна княжества.

Меня спасло лишь то, что Плакса в первые два часа плавания, слег с жесточайшим приступом морской болезни и между спазмами рвоты жаловался на греховную жизнь, каялся передо мной и Весоплясом и просил принести ему бич, корочку черного хлеба, пепла для посыпания главы и тазик, потому что не мог добраться до борта.

Все остальные, во главе с Воеводой жрали и пьянствовали в каюте. Весопляс сам вызвался служить за столом. В одних чулках и расхристанной шелковой рубашонке с женским французским воротником, он постоянно подливал сидра и токайского вина то Воеводе, то авиньонскому демонологу Иоганну Швердтляйну, отпускал сальности, и развязно хихикал, временами без стеснения усаживаясь на колени то к одному, то к другому.

Когда на столе появилась грязная ампула с аптекарским спиртом, Весопляс, облизнув от кислятины белые губы, прикрепил к запястьям и щиколоткам гроздья медных бубенцов, разогнул звенья цепи, швырнул ее в угол, чтоб не мешала плясать - на шее остался оржавленный след. Он танцевал доступно для них, танцевал для них крестом на досках стола, висельную мориску, когда весело, когда чадят вонючие светильни, когда все стыд и сквера и спина прогибается назад колесом, так что волосы касаются поясницы и ляжек. Корчмарь давно спал, хрипя спьяну, его завалили ветошью в углу. Пьянчуги ревели - и я видел, что глаза Весопляса черны и косы, как у аспида и бесноватая судорога мориски бьет его, как колокольный язык над всесветной срамотой, как Саломея с собственной головой в руках плясал босой Весопляс, пока они хотели смотреть, пока мы все хотели смотреть!