Кэндзи Миядзава - Недетские сказки Японии

— Этот коршун был страшный ловкач. Без сомнения, он открыл покрасочную мастерскую, предварительно просчитав всю выгоду от неё. Действительно, у этого коршуна были длинные руки, и ему было очень удобно помещать птиц в чан с краской.

— А-а, — вскрикнул я, — так окрашиваемым материалом было само тело птицы! Какая, однако, это была опасная затея! — Я невольно вскрикнул, но сразу осёкся, потому что испугался, что это опять обидит сову. Однако сова не обиделась, а даже, наоборот, с удовольствием продолжила свой разговор.

В этот вечер в лесу ветра не было, тишина была как в омуте. На восточном небосклоне уже висел золотой серп. Дуб железистый и сосна стояли тихо, словно мёртвые. А единственным неспящим существом, внимательно слушавшим совиный рассказ, был я. Вся эта обстановка приводила сову в необыкновенно хорошее настроение.

— Да, сложно передать словами, какова была радость птиц.

Особенно велика была радость воробьев, синиц, крапивниц, белоглазок, длиннохвостых овсянок и мухоловок — птиц, которых постоянно все путали. Они кричали от радости, кружились, прыгали, взявшись за крылья, и скорее неслись в покрасочную мастерскую коршуна.

«Интересные вещи она рассказывает», — подумал я.

— Вот ведь как это было. Да, теперь понятно. Выходит, все птицы отправились на покраску?

— Да, все пошли. И орлы, и страусы, и даже большие птицы - все, не спеша, отправились к коршуну. Заказы у всех были разные. Одна говорила: «Покрасьте меня как-нибудь, без особых прикрас», а другая: «А меня покрасьте тщательно, избегайте дурных тонов, в крайнем случае я могу допустить мышиный цвет».

Коршун с самого начала работы был в необыкновенном расположении духа, хватался за работу и красил всех направо и налево. На крутом берегу реки из красной глины он вырыл круглую яму и залил туда краску. Он брал птицу в клюв и, широко расставляя ноги, опускал её в чан с краской. Конечно же, самым сложным делом была покраска головы и лица. Смотреть на это было просто больно. Голова — ещё терпимо, её можно было покрасить, свесившись головой вниз. А при покраске лица приходилось клюв птицы помещать в воду, что, конечно же, доставляло всем ужасное мучение. Если по невниманию во время покраски какая-нибудь птица делала вдох, то весь желудок, все кишки прокрашивались и становились либо красными, либо чёрными.

Зная это, птицы, перед тем как поместить лицо в краску, делали глубокий вдох. После погружения в груди у них оставалось много дурного газа, который надо было выдохнуть. Тяжелее всего было маленьким птицам, ведь у них и лёгкие были маленькими. Когда они не могли больше переносить погружения, говорят, они поднимали своё личико и так страшно кричали, будто умирают. Ну и тогда, понятно, лицо оставалось непрокрашенным. Например, у белоглазки вокруг глаз остались белые непрокрашенные места, а у длиннохвостой овсянки остались не погруженными в краску обе щеки.

Тут я решил подтрунить над совой:

— Вот как. Вот как. Вот оно что. А я думал, что белоглазка и овсянка сами попросили, чтобы им не окрашивали эти белые пятнышки.

Сова немного растерялась и, переведя взгляд в глубину леса, куда-то в темноту, ответила:

— Нет, здесь ваше мнение ошибочно. Это всё произошло из-за их маленьких лёгких.

Тут я решил, что пришло время вставить своё замечание:

— Если всё так, как вы говорите, то почему же и у белоглазки, и у овсянки с обеих сторон симметрично белые пятнышки одинаковой формы и в одинаковых местах? Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. Если бы им не хватило воздуха и они прервали покраску, то белое пятно осталось бы, скорее всего, либо с одной стороны у глаза, либо сверху на лбу.

Сова на какое-то время закрыла глаза. Лунный свет спускался на лес подобно свинцу — тяжёлому, но светлому. Сова наконец-то открыла глаза, голос её звучал несколько ниже обычного:

— Наверное, они красили обе половинки лица отдельно.

Я рассмеялся:

— Если бы они красили обе половинки лица отдельно, то получилось бы ещё хуже, не так ли?

Сова с чувством достоинства отвечала:

— Ничего здесь странного нет. Размер лёгких был одинаково маленький, как в начале покраски, так и в конце, и поэтому в одно и то же время у них ощущалась нехватка дыхания.

— Да, похоже, что так, — сказал я вслух, а про себя подумал: «Хитрая бестия, логично придумала, удалось тебе улизнуть».

— Вот какие дела, — оборвала сова свою речь на полуслове.

«Да, сейчас я проиграл», — подумал я раздражённо, и у меня пропало всякое желание разговаривать.