Красницкий - Красницкий Сотник ч.1-2

Ответ на Мишкины размышления дал снова заговоривший Ерофей Скука:

– Братан* мой Веселуха** все простить себе не может, что так нас подвел. Нашел ладью княгини, около нее десятка полтора татей… Пошарил еще со своими людишками вокруг, никого не нашел, и решил, что все. А оно вот, как вышло… получается, плохо пошарил. Теперь, вот, в одиночку подался смотреть, не переберутся ли тати на новое место. Мы потому здесь и задержались – его ждем, да, может быть, еще кто-нибудь спасся… По течению-то я ладью до ближайшей веси и в одиночку сплавил бы. Третий день жду… сгинул, поди, братан – сам не свой был, когда уходил.

«Угу, один не досмотрел, другой поторопился… Князь, запросто, помереть мог, княгиня в плену, дружина где-то шляется, гарнизон ослаблен, если там вообще, что-то путное осталось… Приходите, люди добрые, и берите пограничную крепость голыми руками! А может, так и задумано? Берестье ляхам не взять – пробовали ни единожды – а вот Городно… Нет, никто предвидеть ранение Всеволода не мог, это – случайность, да и на то, что стоянку похитителей обнаружат, тоже расчета быть не могло. Это вы, сэр Майкл, в литературное творчество ударились. Просто «черная полоса», порожденная неудачными действиями управленцев, весьма и весьма несвободными в своих решениях. Так бывает: все будто специально складывается одно к одному, порождая ощущение чьей-то злой воли, целенаправленно управляющей событиями. Вот вам и пожалуйста – «теория заговора», а по сути… организовали бы охрану княгини на воде получше, и ничего вообще не было бы! Прощелкали варежкой в одном пункте, а дальше все и пошло накручиваться, как снежный ком».

Братан городненского десятника Ерофея – Трофим Веселуха –объявился только к концу второго дня ожидания. Подал знак с противоположного берега, Ерофей Скука, по Мишкиному требованию помахал рукой в ответ и тут Трофима попытались повязать, подстерегавшие его опричники. Что там происходило Мишка не видел, но по докладу урядника Степана, Веселуха оказался сущим зверем – уже с захлестнутыми кнутом ногами, с выбитым из руки оружием, придавленный сразу четырьмя отроками, сумел-таки извернуться, подняться на колени, а потом свалиться в воду, утащив с собой еще и дух опричников. Бултыхались потом почти всем десятком, пока Трофим не нахлебался воды так, что пришлось его потом откачивать.

Понятно, что отроки выполняли приказ взять его живым и, по возможности, невредимым, понятно, что ратник Савелий не мог им ничем помочь, поскольку почти сразу же получил от Трофима удар сапогом в зубы, но только увидев замотанного веревками Веселуху, Мишка смог по достоинству оценить чувство юмора того, кто наградил городненского дружинника таким прозвищем. Если Ерофей Скука, действительно, имел внешность унылую и невыразительную, то двоюродный брат Трофим… с него, пожалуй можно было бы писать портрет кого-нибудь из сподвижников Стеньки Разина или Ермака. Худой, весь, будто свитый из жил и веревок, со сломанным носом, раздвоенной шрамом верхней губой, огненно-рыжий, кучерявый и прямо-таки энциклопедия похабщины и прочей ругани, исполняемой голосом, больше всего напомнившим Мишке скрежет коробки передач у старого, раздолбанного грузовика. Вот уж Веселуха, так Веселуха .

То, что допрашивать его бесполезно, Мишка и Егор поняли сразу, едва взглянув, сквозь спутанные волосы, в бешеные глаза Трофима. Да и то, что после всех приключений, Веселуха все еще периодически продолжал напрягаться, пытаясь разорвать стягивавшие его путы, тоже говорило о многом. А уж какими словами тот поливал своего двоюродного братца…

– Сдохнет, но ничего не скажет! – констатировал Егор. – Нет, если умеючи, да с душой, почти любого можно довести… но потом его только прирезать, что б не мучился, останется. Нам это надо?

– Не надо. – Согласился Мишка. – Подождем, пока князя доставят, гонец от Якова обещал, что завтра уже доберутся.

К разговору с князем Всеволодом Давыдовичем Мишка готовился заранее, ведь, фактически, это был первый его выход на княжеский уровень, то, что было в Турове, не в счет – обмен несколькими репликами князя и княгини с забавным пацаном. Сейчас же разговор предстоял серьезный, а о князе, как о человеке, Мишка ничего не знал – ни о темпераменте, ни о слабостях или пристрастиях, ни об иных чертах характера. Расспрашивать ближников бесполезно – Авдей Солома вряд ли захочет говорить, а Гоголю верить нельзя. Рядовые же дружинники здесь совершенно бесполезны – большинство, пожалуй, даже и не поняли бы, о чем их спрашивают. Приходилось ориентироваться исключительно на ситуацию и на собственное, довольно приблизительное представление о князьях, как особой социальной группе древнерусского социума.