Монахиня N: Рифмуется с радостью

О. Люмьер (1862 – 1954) предупредил: «моя пленка кончается».

«Жизнь не удалась» – объявил перед смертью Ф.И. Шаляпин (1873 – 1938).

Генерал Д. Эйзенхауэр (1890 – 1969), президент США с 1953 по 1961 год, умирая от застарелой болезни сердца, попросил высоко приподнять его на подушках, взглянул на сына и тихо сказал: «Я хочу идти, Боже, прими меня».

«Как мне всё надоело!» – сказал У. Черчилль, завершая последний свой ужин; ночью случился инсульт, он впал в кому и через неделю умер, не придя в сознание. люсыцию" пуще всего опасался безделья, от которогоне

А вот Максим Горький (1868 – 1936) за два дня до смерти горячо, как и всю жизнь, спорил с Богом; очевидно, пытался оправдаться.

Прорицатель Вольф Мессинг (1899 – 1974) перед кончиной утратил все свои экстрасенсорные способности, а в последние минуты жалобно просил дать ему покурить.

Густав Крупп (1870 – 1950), оружейный король, расставаясь с жизнью в холодной спальне собственного замка, не мог дозваться никого из близких и умер, выкрикивая ругательства: «Берта! Бертольд! Где вы, черт бы вас всех побрал! Проклятье! Зараза! Черт побери!»..

Зигмунд Фрейд (1865 – 1939), посягнувший объяснить всё на свете созданной им теорией психоанализа, с собственной депрессией справиться не мог: тяжело больной, одинокий, вынужденный покинуть родину, где хозяйничали нацисты, он прибег к самоубийству.

Луис Майер (1884 – 1957), могущественный владелец голливудской киноимперии «Метро-Голдвин-Майер», скончался со словами: «Ничего путного!.. ничего-то путного».

Кинорежиссер С.А. Герасимов (1906 – 1985) почему-то процитировал слова блатной песенки: «недолго музыка играла».

Да, по-разному умирают люди. Опыт врача «скорой помощи» зафиксировал, что, как правило, ужас парализует волю больного, он прислушивается к каждому движению организма, до последнего вздоха цепляется за малейшую возможность продлить пребывание на земле. Особенно, конечно, атеисты: хватают доктора за руки, умоляюще заглядывают в глаза и даже в агонии не оставляют надежды выздороветь. Одолевает, по выражению одного мыслителя, скотская любовь к жизни, бывает, что и у христиан инстинкт препобеждает веру и разум, парализуя волю принять предсмертную болезнь: тогда жаждут чуда, обращаясь к святыням, молебнам и не известным медицине лекарствам. Архимандрит Нафанаил (Поспелов; 1920 – 2002), когда ему предлагали поставить электростимулятор, со слезами просил этого не делать: «Представьте, душа хочет отойти к Богу, а какая-то маленькая электрическая штучка запихивает ее обратно в тело! Дайте душе отойти в свой час!».

Чтобы не бояться смерти, всегда думай о ней, учили стоики. Медики говорят, что умирая человек полностью раскрывается, его натура обнажается в самой сокровенной сущности; вот о чем следует помнить, вот к чему стоит готовиться: не многим суждено достичь славы и почета, но в воле всякого стать плохим или хорошим человеком; каждый встречает смерть так, как жил; скажем, Сократ считал главным сохранить в любых условиях верность своим идеалам, потому его и называют «христианином до Христа»: подобно мученикам за веру он ощущал жизнь и смерть связанными между собой неразрывно.

Упомянутый выше скоропомощной доктор испытывает, по его словам, «тихую радость», вспоминая о смерти от инфаркта одного священника: батюшка сохранял полное самообладание, велел жене покормить бригаду, интересовался семейным положением врача и фельдшера, беспокоился, как привык, не о себе, а о других, с тем и ушел в вечность[78].

На границе двух миров иногда происходят не объяснимые, не выразимые словами вещи: умирающие воочию видят покойных родных, явившихся за ними; архимандрит Даниил (Сарычев; 1912 – 2006) скончался в день смерти своей супруги, через двадцать три года; его духовная дочь накануне видела во сне, что старца уводит женщина в черном: матушка тоже была монахиней. В патериках встречаются свидетельства о прениях между ангелами и демонами за душу умирающего, о боли, когда хладнокровная гостья с косой начнет «отсекать» руки и ноги, лишая последней чувствительности. Да, смерть похитительница, разлучница, отнимает дыхание, но она же избавительница, прекращает страдания и предшествующее ей мучительные борения.

Панику усугубляет страх перед судом: боимся мытарств , ведь мало кто уверен, что принес полное, абсолютное покаяние, совершенно очистился от страстей и готов к ответу. Наш русский максимализм трактует загробную жизнь главным образом как возмездие, наказание; иные, те, кто надеется на собственную праведность, смакуют эту перспективу «даже со сладострастием», как сказал бы Достоевский. На самом деле никто ничего достоверно не знает, имеющиеся сведения не могут претендовать на документальные свидетельства из рая или ада. А вот гимнография Церкви утверждает: «воистину страшно есть таинство смертное», зато за гробом «несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание».