Неизвестно - Попов

— Как же! — подхватила Мария Илларионовна. — Александра Трифоновича очень любили. Знали бы вы, сколько мы получали писем в последние десять лет его жизни. Успевали отвечать только на каждое двадцатое письмо. И какие теплые, сердечные, задушевные письма! — И вдруг заплакала. То была бодра, даже весела, а тут вдруг заплакала.

Мы поспешили перевести разговор на другую тему. Я сказал, что, может, все- таки оставить портрет Александра Трифоновича. А портрет Михаила Васильевича мы дадим потом, во втором номере. Мария Илларионовна ни в какую.

— А что подумают мои знакомые москвичи?

— А вы им скажите, что в «Немане» сидят такие вахлаки... И что вы здесь ни при чем.

Она добродушно улыбнулась:

— Не поверят! Прежде чем предложить вам эти письма, я спрашивала у знакомых, что это за журнал — «Неман»... И все дали мне самую положительную характеристику. Хороший, серьезный, популярный... Так что не поверят! Скажут, это я настояла.

Мы распрощались и вышли.

9 ноября 1975 г.

К хронике Валентина Катаева «Кладбище в Скулянах» можно было бы поставить подзаголовок: «Сто лет служения царю и отечеству»... Книга производит странное впечатление. Все хорошо, все верно. Автор задался целью напомнить русским о России — и достиг цели. Когда читаешь эпизод у Царьградских ворот, на память приходит Достоевский: «Константинополь рано или поздно, а должен быть наш!» Вместе с тем в душе остается осадок, замешенный на горечи и досаде. Ну ладно, вы, господа хорошие, то есть не вы, а ваши предки заботились о славе России, о ее целостности, чести и достоинстве, спасибо вам за это... А где же в это время были мы? Мои предки? Мы, что ж, сидели на печи и лаптем щи хлебали? И еще... В 1937 году тот же Валентин Катаев писал: «Я — сын трудового народа...» А сейчас пишут, что он сын потомственных дворян и потомственных же священнослужителей...

18 ноября 1975 г.

Вчера Макаенок предложил:

— Поедем на дачу. Посмотришь.

Поехали. Взяли с собой Бронислава Спринчана. Вот и сосняк, потом дачный поселок, в котором довольно удобно разместились писатели, актеры и прочие избранные мира сего. Одни из них нажили капиталы трудом, другие талантом, третьи... третьи бог знает чем. Непривычно, странно было видеть пустое место там, где некогда стояла двухэтажная дача из дуба, заметно выделявшаяся на общем фоне. Зато рядом, в глубине сада, где росли чудесные яблони, сейчас поднялся... мало сказать — домина, каких поискать... Поднялась настоящая крепость!

Оля, шофер машины, закрепленной за редакцией «Немана», так и сказала:

— Крепость!

Кирпичные стены полуметровой толщины, крыша под оцинкованным железом, окна, похожие на бойницы, тяжелые двери... Внутренняя планировка только наметилась: наверху — кабинет, обращенный окном к сосновому лесу, и спальня — окном на юг, на солнце. Внизу — зала, как сейчас говорят, просторная, хоть волков гоняй, и еще какие-то помещения. Печь будет обогревать и первый, и второй этажи. Да это не просто дача — это крепость, замок в стиле века, тяжеловесный и помпезный, с претензией не столько на удобства, сколько на роскошь. Когда мы втроем поднялись на второй этаж — по лестнице-времянке, — я сказал:

— Какие же пьесы, Андрей, ты должен писать в этом дворце!

Макаенок нахмурился:

— Здесь я буду не писать, а читать пьесы. Писать поздно. Склероз начинается.

3 декабря 1975 г.

Вчера звонок.

— Где Макаенок? — спрашивает Кудравец.

— В Гомеле. А кому он понадобился?

— Марцелев приглашает...

Кладу трубку. Я догадываюсь, зачем понадобился Макаенок, и сижу у телефона. Жду, когда к Марцелеву позовут меня. И правда, позвали.

— Георгий Леонтьевич, если Макаенка нет, Марцелев просит прийти вас.

Одеваюсь, иду. В здании ЦК стою в ожидании, когда спустится лифт. Вдруг подходит Александр Тимофеевич Короткевич.

— Как живется? Как работается?

Говорю, что по-всякому бывает. Иногда и трудненько. Как сейчас, например.

— Что, переписку Твардовского с Исаковским захотели опубликовать? — смеется.

Поднимаемся на четвертый этаж. Вхожу к Кудравцу.

— Насчет переписки? — спрашиваю.

— Не знаю, — пожимает плечами.

Вот тебе раз! Зав. отделом науки ЦК знает, а работник отдела культуры не знает... Ну да бог с ним. Предположим, что и не знает. Идем к Марцелеву. Станислав Викторович подает руку, показывает на стул:

— Садитесь!

Сажусь.

— Плохой подарок вы делаете съезду! — с места в карьер. И тут же, не дав мне рта раскрыть: — Почему редакция журнала «Наш современник» отказалась печатать письма Твардовского и Исаковского?