Неизвестно - Попов

Перед тем как покинуть Хатынь, мы постояли у экскурсии. Экскурсантов было немного, человек тридцать. Женщина-экскурсовод очень громко и как-то

заученно, а значит, и равнодушно произносила слова, которые мне лично показались совсем, coвсем ненужными.

— Да, этого не забудешь! — опять вздохнул Евтушенко, последний раз окидывая взглядом весь Хатынский мемориальный комплекс, в том числе и громоздкую бронзовую фигуру мужчины с ребенком на руках.

* * *

После Хатыни — Курган Славы на Московском шоссе, — он тоже произвел большое впечатление. Вид с вершины изумительный. Поля, перелески, леса на горизонте. Кажется, в Белоруссии, где так тесно от лесов, рек, озер и деревень, трудно найти место, откуда открывался бы такой далекий простор.

По плану после Кургана Славы мы должны были вернуться в Минск. Но Макаенок нарушил этот план. Когда стали подъезжать к городу, он дал команду повернуть по кольцевому шоссе вправо, и минут через двадцать мы очутились у него на даче. Здесь нас ждали Василь Быков (как он здесь очутился, не представляю) и Бронислав Спринчан. А полчаса спустя явился и Иван Шамякин. Наскоро собрали на стол, и начался пир горой.

Макаенок принес свои наливки (четырех или пяти сортов — прямо из погреба), достал настойки из березовых, липовых, дубовых, тополевых почек и — вместе с Евтушенко — стал колдовать, смешивая, добавляя по капле для аромата и вкуса то одно, то другое. Впрочем, пили мало, во всяком случае, не настолько много, чтобы опьянеть вдрызг. Болтали о разных разностях, о литературе, разумеется. Василь Быков, как и у меня дома, был сдержанным, немногословным. Нажимал на закуску.

Вдруг Евтушенко, обращаясь к Быкову и даже хлопая его по спине, спросил:

— Слушай, сколько у тебя вещей, которые eще не напечатали?

Быков пожал плечами:

— Ни одной! Все, что я пишу, печатается.

— Ну вот... А ты... — казалось, укоризненно протянул Евтушенко.

Разъезжались часов в десять. Евтушенко, Быков, Буравкин и я поехали прямым ходом в Минск. Спринчану в нашей машине места не хватило. Его Шамякин подбросил до автобусной остановки.

12 сентября 1970 г.

Телевизионная передача была назначена на 13.55. Мы, участники передачи, собрались к одиннадцати часам. Евтушенко здесь еще не было, — накануне мы договорились, что приедем за ним в гостиницу в 13.00, не раньше.

Звоню с телестудии, спрашиваю, как настроение, что он сейчас делает.

— Пишу стихи! — голос какой-то отрешенный.

Напоминаю о вчерашнем уговоре, прошу в 13.00 быть на месте, в номере, и кладу трубку. После предварительного «прогона» берем с Макаенком такси и едем в гостиницу. Евтушенко одет, выглядит бодрым и очень довольным. Когда мы с ним шли по коридору гостиницы, он, показывая на свой костюм стального цвета, сказал:

— Семьсот долларов!..

Я усомнился — что-то слишком дорого, хотя костюм, прямо скажем, сшит недурно.

— Семьсот. Точно. Шил парижский портной, который шьет и Жану Маре. На студию приехали, когда до начала передачи оставалось еще минут пятьдесят. К этому времени нагрянул и Иван Шамякин. Сфотографировались в сквере,

рядом с помещением студии, и пошли в саму студию. Здесь, в кабинете, Евтушенко вдруг оживился:

— Хотите, я прочитаю вам стихи, которые только что написал?

Бог мой, конечно, хотим. Он сел у окна, достал листок бумаги, исписанный немыслимыми каракулями, и начал читать стихи о Хатыни. Читал великолепно, и стихи, при всей их неотделанности, были недурными, и все это произвело впечатление. Аплодировали. Хвалили. Он был доволен.

— Не хуже Кончаловской? — подмигнул Макаенок.

— Ну! — тот протестующе передернул плечами.

О стихах Натальи Кончаловской в «Правде», посвященных Хатыни, мы говорили вчера, когда ехали к Кургану Славы. Евтушенко возмущался: «Так плохо написать…» Макаенок его поддерживал. Буравкин тоже.

* * *

После мы слышали отзывы, будто передача получилась интересной. Но я недоволен ею.

Было какое-то напряжение, казалось, вот-вот кто-нибудь сорвется и испортит все дело. Г. К. говорил вяло — не говорил, а резину тянул, — к тому же, неправильно ставил ударения в словах, и это меня коробило. Потом Макаенок...

Не Цицерон, нет, хотя перед выступлением написал речь и порядком вызубрил ее. Потом я… У меня было чувство, что мы затягиваем, и я часто заглядывал в бумажку, на ходу выбрасывая целые абзацы. Потом — Шакинко, Савеличев, Спринчан... Наконец Евтушенко... Впрочем, передо мной выступала еще Наталья Татур, а потом уже я и все остальные. А под конец опять Г. К. и Макаенок, — последний отвечал на вопрос кого-то из телезрителей, переданный по телефону.