Неизвестно - Дневники

В саду [Дома Красной Армии] встретил Бабанову 66. Она, как и

94

остальные актеры, не смотрела на меня — наверное, узнала, что я ушел с первого акта.

Посмотрел на фотографии, показанные Е[катериной] П[авловной] — молодой Горький, Екатерина Павловна с дочкой — и думал: “Талант талантом, но тот строй все-таки давал возможность хранить внутреннее достоинство, а наш строй — при его стремлении создать внутреннее достоинство, диалектически пришибает его: по очень простой причине — если окружение, то военный дух, если военный дух, то какое же внутреннее достоинство? Откуда ему быть?”

19. [ VII . Пятница.

— Утром радио: речь Молотова на сессии Верховного] С[овета]. Повторение речи [нрзб.]. Страна, мне думается, ждет [нрзб.] — и напрасно. Но нас теперь несут не речи, а течение жизни, от которой речи отстают. Так же как если бы бежать за горной рекой, за ее течением. Приказ о регистрации мужского и женского населения. В “Белом доме” — истерика. Погодин сказал — “А я не пойму, я хочу жить в демократической] стране и распоряжаться сам собой”. Он был пьян и очень горд, что хочет ехать в Москву. Пришел Гусев — жаловался на Вальку Катаева, который не любит свою семью и семью Петрова, который суть загадочный человек. Но сам Гусев не менее загадочен — он так пишет и так говорит, что это строка в строку идет с передовой “Правды”,— и это уже большое искусство. Что он сам думает — кроме вина — не поймешь. Мне кажется, что если бы в передовой “Правды” запретили вино, он, несмотря на всю страсть свою к этому напитку,— не прикоснулся бы к нему. Очень рад Комка — мать заняла где-то 2 тысячи рублей,— а парень страшно страдал без денег. Мы уже должны 5 тысяч рублей. Дожди кончились. День ветреный и солнечный. Правил роман. Очень обрадовался, что по экземпляру машинистки выходит 400—450 страниц, т.е. листов 18! Золотые пуговицы, больной, хромой, забыл вчера пузырек бензина и теперь, хромая, несет его Лукову. Злоба на колхозников: “Дорого продают, а сделать с ними ничего нельзя. Они сдали государству, а за "мое" я сколько хочу, столько и беру. Причем денег уже не берут, а меняют”. Так оно и есть. Маруся меняет хлеб на ягоды для ребят.— Вечером: у Пешковых поминки по Алексею Максимовичу. Екатерина Павловна не приняла бокала: “Здесь нет моего здоровья — это

95

вечер памяти Алексея Максимовича”. Тихонов 67и Эфрос** 8вспоминали о Горьком. Тихонов — о предчувствиях, к которым был склонен Алексей Максимович. Тот был на Урале, с Чеховым, когда Алексей Максимович прислал телеграмму: “Телеграфируйте здоровье”. Тихонов, приехав на Капри, спросил: “В чем дело, Алексей Максимович?” Тот объяснил: “Лег спать, вдруг входите Вы, Фоксик под кроватью залаял. Дверь закрыта. Я обеспокоился и послал телеграмму”. Эфрос рассказал о девушке, которая пришла к Алексею Максимовичу с просьбой, чтобы тот выдал ей удостоверение, что она невинна: жених ревнив и мог почему-то поверить только Горькому.— “Ну, и как?” — “Выдал”. А вообще-то было тоскливо и скучно, что-то в этом доме не ладится.

20/ VI . Суббота.

Днем правил роман. К вечеру — слух о взятии Севастополя. Вечером были у Басова и Ходасевич 69, причем оказалось, что Басов очень разговорчив, и преимущественно воспоминатель. Позже пришла седенькая, неряшливая и картавая женщина. Она врач. Рассказывала о любопытстве узбекских женщин — все ощупывают — о их легкомыслии. Кажется, и она-то, на старости лет, не очень щепетильна: роман с Луговским. Он явился, выпил две рюмки и заснул, как всегда, сидя. Она увела его к себе. Мы просили прочесть его стихи к “Грозному” Эйзенштейна. Прочел. До того я слышал от Погодина и прочих, что стихи очень хорошие. А стихи-то совсем, совсем слабые. Избави нас, боже, от ташкентской похвалы!

21. [ VI ]. Воскресенье.

Подтверждения о взятии Севастополя нет. Но есть “ожесточенные бои с превосходящими силами”. Правда, это нейтрализовано приветствием Начальника гарнизона острова [нрзб.], но, очевидно, верно, что Севастополь пал. О дне падения наших городов мы узнаем по окончании войны. А почему об этом надо так упорно молчать?

Вечером сидел Гусев. Пили вино. Рассказывал он о том, как посетил раненого Рокоссовского. Генерал рассказывал, как обороняли Москву: “Немцы подошли,— и дальше нет сил у них, видимо. Но все-таки наступают. Звоню к Сталину. Тот говорит: "держитесь". Через два часа звоню еще. Тот отвечает: "Могу дать

96