Неизвестно - Дневники

Иван Николаевич Ракицкий в молодости был очень богат, но, по словам Горького, растратил все свое состояние на раскопку скифских курганов. Не знаю, так ли это, но похороны достойны раскапывателя курганов.

5/ VI .

Конец № 8. Шайл-Зайнутрин, мазар 42.

Лучшим доказательством древней цивилизации на Юге есть — южное гостеприимство. Мы приехали к обыкновенным и, по-ви-

87

димому, бедным колхозникам. Но как, однако, нас приветливо и тактично встречали. Мальчишки, видимо, мучительно хотели разглядеть нас подробно, и, однако, ни один из них не вошел к нам в сад, где мы сидели. 15-летняя девица прислуживала нам с упоением, она бегала, кокетливо размахивая руками, но тоже очень сдержанно, косы на ее спине мотались то вправо, то влево, из-под белой рубашки выглядывали алые панталоны, и как все было мило и радушно. Перед тем мы осматривали мазар, я знаю, откуда и какие здесь были в прошлом архитектурные влияния. Знаю, что культура здесь была бедна и убога, что мазар этот — единственный в Ташкенте существует уже много лет,— и однако как это величественно! А в особенности, когда старину эту окружают пасущиеся коровы, чертополохи, могилы, похожие на большие чугунные утюги, бело-желто-розовая пыль, смена света после тени такая, что будто бы выходишь из пещеры. Через 500 лет пишущая машинка “Ундервуд” будет вызывать такое же почтение.

Купались в арыке. Художник Уфимцев 43снимал нас. Я вспоминал, что в прошлом году я ни разу не искупался — будто в Сетуни мешали бомбы.

Суп варили из консервов — плова, и все восхищались, а в особенности молодым чесноком.

6/ VI .

Окончил роман “Проспект Ильича” 44. Испытываю живейшее удовольствие от этого события. Пошел в гости к генеральше Т., пил и зверски напился. Произносил речи, в которых проскальзывало иногда уничтожение цензуры и Союза писателей. Генеральша, очень милый человек, но страшно боящаяся, как бы писатель “не отколол чего-нибудь”, глядела на меня испуганными глазами.

Тополь в свиных переплетах,— придумал я в тот день образ, наверное, думая о том, что хорошо бы увидеть свой роман, если не в свином, то хотя бы в малюскиновом переплете.

7/ VI .

Весь день спал и бездельничал. Вечером пошел к Погодину. Все, кто проходят мимо, спрашивают друг друга о том, как реагирует А.Тожггой на статью Храпченко, где Толстой обвиняется в искажении образа Ивана Грозного. И тут же Погодин с востор-

88

гом передавал то, как придумал сценарий Эйзенштейн 45и ходил Луговской, очень гордый тем, что по мыслям Эйзенштейна написал стихи 46. Ему мучительно хотелось выпить. Мы: Погодин, Ре-гинин 47и я — сидели в столовой. Луговской пришел якобы с тем, что хочет позвонить по телефону и затем сел на подоконник. Погодин, только что говоривший о хамстве и приспособленчестве Толстого,— не пригласил к столу Луговского, а один пил водку. Луговской,— внутренне наверное,— бросил — “Хамы!”,— и ушел боком. Пошли домой, Погодин провожал нас два квартала и говорил мне: “Я повешусь, ей богу повешусь, если будет так продолжаться. Ни машины, ни денег. Сейчас сели бы, поехали к умным, красивым и стоящим девушкам”.

Сладострастием своим он мне в те минуты напомнил очень Л.Никулина, который ревновал меня к своей сестре, потому что сам мечтал “пожить” с нею, что, кажется, ему и удалось.

8/ VI .

Пришел редактор Киевской киностудии [нрзб.], сообщить, что сценарий мой, “Проспект Ильича”, в основном принимается. Нужны доделки.

Правка романа.

Такая слепящая жара, что кое-где тень от телеграфной проволоки способна дать прохладу.

Я всегда был расточительным и все реже и реже жадным. Но жадность на книги оставалась всегда, а сейчас она обострилась. Конечно же! Дикари ничто так не любят, как оружие,— в современном] обществе книгой можно ловчее убить человека, чем самым острым кинжалом. Вчера пришли дети от Пешковых, и я страшно рассердился, что Тамара дала им мои книги. Из отрывистых сообщений С[ов]и[нформбюро] видно, что начался штурм Севастополя.

9/ VI .

Пришел человек, сценарист, видимо желающий впрячься в колесницу моего сценарного “опыта”: стал он рассказывать о Туле, куда хочет поехать на “материал”, и я вдруг с ужасом увидел, что он рассказывает неимоверно опошленное содержание моего романа. В результате я сказал ему, что мне мой роман надоел, и я не хочу повторять его второй раз.