Неизвестно - Якушев Люди на корточках

У стороннего наблюдателя может сложиться впечатление, что Бутус — эдакий горемыка из горемык, аппендикс рода человеческого. Это как посмотреть, возражу я стороннему наблюдателю, может быть, Бутус и есть самый счастливый человек на свете. Единственная всепоглощающая страсть очень упрощает жизнь. Он избавил себя ото всех изматывающих, сводящих с ума финтифлюшек бытия —он не ходил взад-вперед, как шатун, на службу, он не варил ежедневного супа, он не слушал новостей, не заучивал наизусть “Чародейкою зимой околдован лес стоит”, не бегал восьмого марта по городу в поисках спасительного букета, его не заботил стаж, метраж и колораж. Все, что ему действительно было нужно -утром ли, днем, вечером — это выпить. Все.

Мир был бесконечным, вонючим, загаженным коридором, по которому он шел и шел, и шел, счастливый человек, наплевавший на все —мимо запертых дверей, мимо непроницаемых окон, мимо засиженных мухами объявлений, мимо кокетливых трусиков на бельевых веревках, мимо чарующих звуков танго и запахов чужих борщей —пока не забредал в какой-то тупичок, где ему наливали, и он растворялся в налитом, распадался на атомы, превращаясь в восхитительное ничто.

Потом атомы непостижимым образом опять соединялись, и Бутус восстанавливался в пространстве. Как всякому новорожденному, ему было плохо, но зато он точно знал, что ему нужно, а многие ли могут похвастаться таким знанием?

На дурных ногах Бутус вышел из комнаты и мрачно проследовал в общественный туалет. Скопившиеся в нем за ночь шлаки бунтовали и просились наружу. Он расстегнул ширинку, и зрелище инструмента подняло его дух. Когда Елды не было рядом, он чувствовал себя чемпионом. Победоносно рыча, Бутус изверг мощную струю. Потом, застегнул штаны, вышел из туалета, не унижая себя спусканием воды —он был не из тех слабаков, которые вечно сморкаются в потолок и полощут за собой унитазы.

Общежитие казалось вымершим. Откуда-то издалека, может быть, с пятого этажа доносилась музыка —магнитофонный голос пел модную песенку: “...где же ты, моя попутчица, разошлись наши пути...”. “Эх, попутчица! —зло подумал Бутус. —Вмандюлить бы тебе!”.

Он мог бы потыкаться по комнатам, поскандалить, напроситься на глоток вина, но интуиция подсказывала ему, что здесь момент упущен и усилия не оправдаются.

Через пять минут он уже плелся по поселку, злобно и подозрительно высматривая, чем бы поживиться. Он часто сплевывал и рыгал воздухом.

Час был неподходящий —ничего интересного не высматривалось, лишь мелкие дети, безденежные и некурящие, играли возле домов в свои глупые игры, создавая суету и шум.

Ближе всех жил Мыс, и Бутус решил отправиться к нему в гости. Уже целую неделю Мыс нигде не показывался — то ли пил дома втихую, то ли загремел под фанфары — а Матрос, у которого лицо от политуры и клеев было такого синего цвета, что издали его принимали за негра, а не за матроса, сказал на полном серьезе, что помер, наверное, Мыс, скорее всего.

Но Бутус не верил —Мыс здоровый мужик, крепкий, а что букву “ш” не выговаривает, так от этого не помирают. И еще Бутус рассудил, что Мыс, должен быть, наготовил браги и заперся, гад. Ничего, он его достанет. Все стекла переколотит, но своего добьется.

В таких мечтаниях добрел Бутус в конец улицы, где стоял старый деревянный дом, стоял с таким измученным видом, будто был он не дом, а непохмеленный алкаш в очереди за пивом. В непромытых окнах его туманно отражались голые деревья и облака серобагровой окраски.

Бутус толкнул калитку и вошел в маленький дворик, полный всяческого хлама. Возле крыльца черной дырой зияла давно пустая собачья конура. Бутус поднялся на крыльцо и постучал в дверь кулаком. После третьего удара дверь приоткрылась, и Бутус, пнув ее ногой, вошел. В темноте он наткнулся на пустое ведро, которое с тошнотворным грохотом полетело в угол. Он вздрогнул и выругался. Тишина. Бутус вошел в комнату.

Мыса не было. Пахло плесенью и мочой. В тусклом свете Бутус увидел облезлую кушетку, на которой валялось слипшееся солдатское одеяло. У окна стоял стол с объедками недельной давности. На донышке бутылки из-под портвейна темнел высохший осадок, напоминающий половую краску. В доме было холодно.

Отсутствия хозяина, а еще более вожделенной браги, разозлило Бутуса. В коридоре он уже намеренно пнул ведро, бабахнул дверью и в мрачном раздумьи вышел со двора. “Вот сука, гнида позорная...” — думал он.

На перекрестке Бутус остановился. Дул ветер, Красное солнце пряталось за крыши. На остановке стоял пустой скособоченный автобус. Призраком промелькнула заморская тачка, обдав Бутуса ароматным выхлопом.