Неизвестно - Шелест Да не судимы будете

Кроме наезжих банд, у нас в селе было несколько своих «доморопценных» со своими «предводителями», и они часто враждовали между собой, а вместе терроризировали, грабили, убивали и насиловали население. Самая оголтелая банда в на­шем селе была под предводительством некоего типа по фами­лии Невода. Мужики, молодые хлопцы не могли больше тер­петь издевательств и оскорблений. Как-то ночью подстерегли на улице самого Неводу и железными прутьями на месте покон­чили с ним. Я был свидетелем этого убийства и смотрел с ужа­сом на его труп. После убийства Неводы остальные немного попритихли, но еще долго пришлось с ними бороться. Эта доля не обошла и меня. Когда я был уже в комсомоле, то был и в составе ЧОНа (частей особого назначения)

Говорят, что война была гражданской, а почему она назьша- лась гражданской войной? Кто может внятно и достоверно дать ответ на этот вопрос? Если воевали граждане одной страны за свои права, так это так, но ведь не это решило исход дела. Воевали две армии: белая — организованная, многочисленная, хорошо вооруженная, поддерживаемая Антантой, следователь­но, она представляла собой определенный класс, систему, поли­тические и идеологические убеждения, и Красная Армия, еще молодая, мало обученная и слабо вооруженная, представлявшая собой другой класс, другие убеждения, идеологию, политиче­ские взгляды. Были и партизаны. Их отряды играли большую

роль в этой классовой борьбе, но они не были решающими. Как же назвать эту войну? Она, безусловно, была классовой войной, хотя многие этого и не понимали.

Эта война окончательно разорила хозяйство страны, промыш­ленность — все пришло в запустение и упадок, почти не было никаких промышленных товаров. Сельское хозяйство тоже ока­залось в полнейшем разорении, а тут еще вдобавок обрушились жесточайшие засухи, которые вызвали неурожаи и голод. Боль­шинство народа буквально страдало, искало выход, как прожить, как выжить. Спекуляция, грабежи, обманные операщ1и, создание «натурального хозяйства» — вот было тогда лицо страны. Чтобы наша семья не погибла от голода, как я уже упоминал, отец обменял свой хороший дом на развалину — «хижину на курьих ножках», при этом взял в придачу 12 пудов зерна-суррогата. Все, что возможно было, меняли на кусок хлеба, фунт муки, пшена, гороха. В зимнюю стужу, метель, морозы я со своей матерью ходил верст за 30—40 от своего села на хутора, чтобы принести несколько фунтов муки, жмыха или какой-нибудь еды. В один из таких «походов» нас в пути настиг сильный буран, и мы чудом каким-то уцелели. Наши соседи — мать с сыйом, моим сверстни­ком Степаном, и дочерью Наташей 15 лет — замерзли в степи, и их нашли под снегом только спустя две недели. Приходилось мне ездить на буферах, крышах вагонов с углем на станцию Яма за солью. Пуд соли в двух узлах через плечо, верхом на буфере между вагонами — таков в основном был наш транспорт. Сколь­ко погибло людей, в том числе и моих сверстников, под колесами железнодорожных вагонов! Но соль — это была ценность, на нее можно было выменять хлеб, зерно. Голод заставлял, гнал из дома в поисках спасения от голодной смерти.

Зиму 1919 года как-то мы всей семьей прожили, и все остались живы, хотя от недоедания и голода далеко не были здоровы. Приближалась весна, а с ней и вся надежда: пойдет трава, крапива, рогоза, щавель, уже можно будет жить. В детстве я переболел почти всеми болезнями: оспой, брюшным тифом, малярией, желтухой, корью. И все переносил тяжело, а теперь еще голод давал о себе знать. Весной с сестрой Марией я отпра­вился на заработки, за 95 верст от нашего села,^ как тогда говорили, «в экономию», но теперь это был один из первых совхозов на Полтавщине. До совхоза шли большой компанией целых три дня, ночевали где придется. В экономии жить нас разместили всех вместе на чердаке воловни, прямо на сеновале.; 1 Столовая находилась в каком-то бараке, еду в ней давали два раза в день: кусок хлеба с какой-то примесью и котелок на два человека пшенной каши со старым подсолнечным маслом — это было уже очень хорошо.Меня определили пасти свиней и коров, так что я был действительным свинопасом, но на «особом» положении. Позд­но вечером, когда я пригонял все стадо на усадьбу с поля, после дойки коров мне полагалась кружка парного молока, это меня очень поддерживало. Пасти свиней и коров было нелегко. Целый день на жаре, холоде, под дождем, на ветру. Гонять скот надо было на водопой к стоку за три километра, стадо мое разношерстное — коровы идут в одну сторону, а свиньи — в другую. Бывало, до основания выматываешься за день и к ве­черу падаешь просто замертво. А рано, чуть свет, надо вьп'о- нять на пастбище скот. Весной в разгар полевых работ, меня «повысили», я стал уже погонщиком волов при пахоте, бороно­вании и севе, а в летний период водовозом. Возил питьевую воду работающим в поле по прополке сахарной свеклы, к жат­кам и вязальщицам снопов на уборке пшеницы. За мной были закреплены лошадь, телега, две бочки, четыре ведра и несколь­ко десятков эмалированных кружек. Особенно в жаркую погоду меня с нетерпением ждали в поле работающие — хотелось каждому чистой холодной родниковой водички. Меня знали в нашем отделении все и называли: «Наш Петька-водовоз», Я гордился этой своей «популярностью». В мои обязанности входило также ухаживать за лошадью, кормить, поить и чи­стить ее, держать в исправности телегу, в надлежащей чистоте бочки. И, конечно же, строго по расписанию доставлять воду работающим людям в поле. За всю эту работу мне шла заработ­ная плата наравне со взрослыми. Все складывалось неплохо, я даже перешел ночевать с общего чердака воловни на сеновал, возле конюшни. Моим наставником был старший конюх. Мне он тогда казался уже пожилым человеком, а ему-то было всего лет 30—35. Имени я его теперь уже, к сожалению, не помню, но он относился ко мне как к родному сыну. У него я научился многим хозяйственньш[ премудростям и, как он говорил, «фак­там».