Неизвестно - Яковлев А. Сумерки

И потекли невысыхающим ручьем длинные речи — о том, о сем, пятом и десятом. Их начали слушать вполуха, а глав­ное — перестали воспринимать всерьез. Я вижу в этой при­вязанности к многословию не только закостеневшую тради­цию, но и привычный способ скрыться от конкретных воп­росов в густых, почти непроходимых зарослях слов.

Михаил Сергеевич постепенно пристрастился к изобрете­нию разного рода формулировок, претендующих на статус теоретических положений. Он радовался каждой «свежей», на его взгляд, фразе, хотя они уже мало кого волновали, воспринимались как искусственные словосочетания. Жизнь- то быстро шла вперед, формировался новый политический язык, а лидер никак не мог вытащить вторую ногу из вязкой глины уходящей эпохи, совсем уйти от умирающей стилис­тики языка, которую сам же и начал разрушать.

Психологически эту тягу «к необычному» я объясняю тем, что он был поглощен (а это так) не только идеей обще­ственного переустройства, которую ему хотелось объяснить как можно подробнее, но и стеснен особыми качествами, характерными для людей, которые окончили университеты, а вот с хорошим средним образованием отношения у них оставались несколько двусмысленными. Отсюда и «откры­тия» давно известных истин. Впрочем, это не такая уж боль­шая беда.

Но и мы, «чернорабочие» в подготовке текстов, вовсю старались изобрести что-то «новенькое», дабы потрафить жаждущему такового. Наши старания были искренними, но и в какой-то мере приспособленческими, идущими от но­менклатурных привычек, да еще от желания не вспугнуть начавшиеся реформы каким-то неловким движением, не за­туманить красивый утренний восход — Перестройку.

Кроме того, мы знали, что Горбачев все равно передикту- ет наши тексты, навставляет туда всяких своих словечек, чтобы потом на ближайшем заседании ПБ при обсуждении текста доклада или выступления заявить, что вот, пришлось плотно поработать самому, проект был слабенький и не со­держал глубоких выводов. Он как бы взбирался на мнимую трибуну и начинал подробно рассказывать, как пришли к не­му эти «новые мысли и предложения», как он позвонил Яковлеву, зная, что он тоже «сова», и т. д. Подобные мизан­сцены стали ритуальными. Кстати, я не вижу в них ничего плохого, больше того, они были полезными, ибо политбюров- цы были и сообразительностью, и образованностью слабее Горбачева. Иногда после заседания он с ухмылкой спраши­вал меня: «Видел реакцию этой публики?»

Мои наблюдения по поводу характера нашей работы над текстами для Горбачева относятся к человеку пишущему и думающему. У меня нет ни малейших «претензий» подобно­го рода к предыдущим «вождям», они чисты, как голуби пос­ле купания, ибо ничего сами не писали, если не считать полуграмотные резолюции. Михаил Сергеевич — первый постсталинский руководитель, который мог писать, умел диктовать, править, искать наиболее точные выражения, а главное, был способен альтернативно размышлять, без сожа­ления расставаться даже с собственными текстами. Он ни­когда не обижался, если мы вычеркивали «его вставки». К так называемым «обязательным» формулам из коммунис­тического наследия относился без того ритуального почте­ния, которое господствовало в практике сочинений речей для всех без исключения предшествующих «вождей». Все они говорили чужие речи. Он — свои.

Группа спичрайтеров то увеличивалась, то уменьшалась — в зависимости от того, на каком этапе шла работа. Начинали, как правило, большими группами, а заканчивали достаточно узким кругом. В первые годы возглавлять такие группы при­ходилось мне. «Рыбу» — так называли самые первоначаль­ные тексты, готовили отделы аппарата ЦК КПСС, институты АН СССР. Конкретные, особенно цифровые, предложения исходили от правительства.

Я имел возможность судить по этим текстам о политиче­ских настроениях в тех или иных отделах ЦК. Группу спич­райтеров не любили, но и боялись. Так было всегда — и при Хрущеве, и при Брежневе. «Карьерные попрыгунчики» ис­кали знакомства с «приближенными» к уху начальства, наде­ясь повысить свое должностное положение. Практически я оказался на своего рода наблюдательном пункте, с которого были видны интриги, предательства, подсиживания, доноси­тельство — и все ради карьеры, ради власти. Порой охваты­вало такое уныние, что хотелось все бросить к чертовой ма­тери и найти себе более спокойное пристанище.

Тем временем Реформация все чаще натыкалась на не­ожиданные трудности, все глубже увязала в неопределен­ностях идей и практических задач. Политика вырвалась впе­ред, а экономика и государственное управление продолжали оставаться в замороженном состоянии. Горбачев не сумел найти в себе силы на жесткое продвижение конкретных ре­форм, которые диктовались новой обстановкой, особенно в экономике и системе власти. В результате была допущена историческая ошибка, когда на основе советской системы, а в действительности на фундаменте государственного фео­дализма мы вознамерились строить демократический соци­ализм на принципах гражданского общества.