Неизвестно - Черняев 1986

Я понимал, что мне нельзя не выступить. Посажен был рядом с председательствующим. Всюду меня пропускают вперед, всем видно, что я «главный» \ (несмотря на то, что в составе делегации на конференцию - министры и проч. тоже из \ Москвы). Кстати, я не очень себе уяснил, что «я главный», когда Разумов (первый зам. ( оргпартотдела) звонил мне: тебя, мол, посылают в Тамбов. Но, видимо, Подольскому было это сказано, что я не только зам. зав. Отдела, но и кандидат в члены ЦК и, прежде всего, в этом качестве к ним послан. И когда председательствующий назвал меня для выступления, упоминание о моих «регалиях» вызвало шорох. Ибо я, собственно, единственный из 800 участников конференции был «из состава ЦК».

В ночь перед выступлением волновался... (впрочем, не то слово). Я никак не мог определиться - о чем же говорить мне, международнику, в этой среде, людям, которые заняты жизненными, практическими, конкретными делами и так по-новому и квалифицированно говорят о своем деле. В уме набросал вечером хоть какую-то «связь» с уже сказанным на этой трибуне.

Но как всегда, с фронта еще, - когда уже совсем «вступаешь в дело» и обратной дороги нет, наступает холодное спокойствие, все нервы умолкают и - полное владение собой, свободное и на вид уверенное. Рассчитывал минут на 12-15, проговорил - 22 минуты. Слушали замерев. Но это не очень показательно: провинциальная публика доброжелательная и благодарная. Более верный показатель - собственно ощущения, что «контакт с аудиторией» возник сразу и сохранился до конца.

Потом Пленум обкома. И поскольку по закрытии конференции, партийная власть в области «исчезла» и я оказался самым старшим (из ЦК!), то, по подсказке Афанасьева, я и проводил этот Пленум. Избрали Подольского, секретарей, членов бюро.

И опять же, заправски, будто для меня это дело привычно... Но если б не выступил на конференции, такого «нахальства» в душе бы не было - моральное право отсутствовало «определять» руководство для 100 ООО парторганизации.

Лев Михайлович (второй секретарь) организовал было поездку в Мичуринск (сразу после конференции): посетить музей Мичурина и А. Герасимова и там сесть в московский поезд. Я загорелся было, но в очередной перерыв он подошел и говорит: «первый сам хочет с вами поехать, я - по швам». В ответ я отказался вообще - не только потому, что с Львом Михайловичем мне было бы интересно, а с Евгением

Михайловичем- первым, - скучно и натянуто, но и потому, что же это я за персона, чтоб меня сопровождал сам первый секретарь, да еще сразу же после таких напряженных для него дней! И на последующие уговоры Подольского не поддался. Но он от меня не отстал (а как я хотел один, только вдвоем с Левой Ониковым) просто побродить в оставшиеся до поезда часы по Тамбову! Пришлось гулять вместе с первым... Бродили по улицам, зашли в магазины, вышли на набережную Уны. Красиво, ухожено. Мимо дворца купца Асеева - поставщика шинельного сукна для армии Его Императорского Величества...

Потом поезд. Почти пустой «СВ». Долгие разговоры с Ониковым - о прошлом партии, о причинах безобразий, об «упадке» русского начала в деятельности «общесоюзной» партии (вторые секретари, да не те...), о Б.Н.’е и его «истории партии»,

о Сталине, о Яковлеве, о своих коллегах и о том, что будет с аппаратом ЦК после съезда,

о «логике» аппаратных передвижений и т.д. и т.п. Он очень интересен, и очень осведомлен, и глубоко думает, этот обрусевший идейный армянин.

13 января 86 г.

Самое перманентное ощущение в Тамбове - очень неуютно от пребывания в положении «большого московского начальства». Тем более, что я искренне считал, что люди - все эти делегаты, партийцы, секретари обкома - гораздо значительнее меня и полезнее, чем я. Они работают, у них настоящее дело. А я волею случая и «аппаратной логики», вознесенный на высокие ступени иерархии, в общем-то дилетант, да еще не по тому профилю, чтоб возвышаться над 100 ООО парторганизацией.

Только после своего выступления, т.е., сделав для них какое-то «дело», я почувствовал в себе «право» быть в том положении, в каком оказался - старшим по партийной иерархии.

18 января 86 г.

Заявление Горбачева. Он, видимо, действительно, во чтобы то ни стало, решил покончить с гонкой вооружений. Идет на тот самый «риск», в котором он смело увидел отсутствие риска, потому что никто на нас нападать не будет, даже если мы совсем разоружимся, а страну, чтоб ее возродить и поставить на твердый путь, нужно освободить от бремени вооружений, истощающего не только экономику.