Неизвестно - Марчук Год демонов

Он давно не виделся с Вовиком и потребности во встрече не чувствовал. Вовик заметил одиноко стоявшего на троллейбусной остановке Горича и забрал его в свою старенькую, но от того не менее престижную «Хонду».

— Старик, ты пехом? Уволился из газеты?

— Пока нет. Наша машина на ремонте.

— А... Я свою не жалею. Гоняю и зимой, и летом. Мне тебя по-человечески жаль. Не знаю, чем ты живешь?

— Как ты учил, любовью.

— Отлично. Я для себя сделал открытие: любовь управляема страстью, а страсть недолговечна. Меня с одной хватает на год, и адью — без слез и санти­ментов. Зажигай сердце новым увлечением.

— Не все такие любвеобильные.

— Приходи в мой центр. У нас уже готовы разработки в этом направлении.

— Я немножко другой. Доверяюсь природе. Не хочу, чтобы кто-то вмеши­вался и направлял мои эмоции, корректировал их.

— Чудак. Мы помогаем природе.

— Не уговаривай. Тайна двоих — это священная тайна, тут меня не пере­убедишь. Всякое вмешательство — от демона.

— Да ты на себя давно в зеркало глядел? Какой ты ангел? Твой портрет пора в роддоме вешать. Глядя на него, женщины скорее будут рожать, от страха.

— Остроумно. Разве не способен кто-то, кроме самого человека и Бога, вернуть его назад, в ангельское состояние?

— Заумно вещаешь. Я тебе подскажу другой путь. Начни с того, что сперва выйди из партии, ты сразу почувствуешь облегчение.

— Для меня последние года три уже роли не играет, в партии я или нет.

— Выйди. Конформизм — явление положительное, но он не может длиться бесконечно, до пенсии. Выбирать надо из трех зол и всегда помнить, что бомба убивает не только царя, но и мальчика с корзиной.

— Из каких?

— Пожалуйста. Раньше, в старину, обществом правили три С — Сенат, Синод и Синагога. А сегодня тоже три С — Свободноконвертируемая валюта, Секс и Синагога. Лови момент удачи, ориентируйся среди этих направлений. Куда тебе?

— Давай к зданию ЦК.

— Подъезд перекрыт, я тебя высажу у Дома офицеров.

— Добро.

— Пока, старик, и помни: место главного редактора моей эротической газе­ты пока еще тебе обеспечено, но времени у меня мало.

— Не понял?

— Хочу мир поглядеть. Соблазн велик: неужели все до примитивизма оди­наковы и ничего нового в природе человека нет?

Раньше Любомир с иронией воспринимал друга, а в эту последнюю встре­чу в его филиппиках видел и трезвые мысли. Идущий позади пожилой человек шумно высморкался. Любомир оглянулся и узнал своего университетского про­фессора. Ускорил шаг, до противного не хотелось выдавать себя и о чем-либо говорить с добродушным старичком. Отупение, отстранение от мира, что ли, не мог понять. Уже неделю он не звонил и Олесе.

Хлопоты обрушились на нее лавиной. Шла первая волна гриппа. Как назло, на ее участок приходилось пятьдесят процентов больных детей. До десяти-пятнадцати больных принимала она в поликлинике да еще столько же навещала на дому. А тут еще занемог и Август. Десять дней он лежал в боль­нице. Обострилась язвенная болезнь. «Уж не знаю, не мои ли грехи падают неприятностями на семью», — подумала она, с особенной заботой ухаживая за мужем. Успевала, находила свободную минутку, привозила ему домашнюю пищу, сидела рядом в больничном холле у огромного фикуса. «Грешно ведь вдруг так оставить его и уйти к Любомиру? Ведь грешно. Господи, за что мне такая сладкая мука послана?»

Август, напуганный болезнью, — ему все мерещилось, что хворь его пере­рождается в рак, — пригорюнился, позабыв свою чванливость, потянулся к жене.

— Ты устаешь, вижу. Вот выпишусь... помогать буду. Все. Отныне чтобы картошку из магазина не носила. Ты хотела норковую шапочку. Мне там пре­миальные идут. Купишь.

— Да где ее теперь найдешь? Когда они в продаже свободно лежали, денег не было, а теперь их с огнем не сыщешь.

— Купи на рынке шерстяной платок.

Она сочувственно улыбалась. Очень редко в эти дни возвращалась мысля­ми к Любомиру. Подумала невзначай: «Если бы не встречались, не звонил вот так месяц, два... смогла бы забыть? Наверное, да».

Но вот он звонил на работу, и она, позабыв обо всем на свете, с учащенным сердцебиением начинала жить ожиданием сладкой неги, удивляясь, что, оказы­вается, ничто в ее душе не умерло, а только притаилось на время.

До выборов оставался месяц. Николай Иванович садился у «Детского мира» на трамвай и полчаса ехал в район Серебрянки, еще пять минут шел к крыльцу большого универсама. Часа два присматривался, «прицеливался» и рискнул в одиночку агитировать избирателей не голосовать за его обидчика. Метрах в двадцати от него, за столиком у рекламного щита молодые люди (оче­видно, студенты) из группы поддержки ректора раздавали прохожим листки с биографией и программой своего шефа. К тихому протесту Николая Ивановича мало кто прислушивался. Чудак? Юродивый? Бывший зек? Не понимали, кто он и чего конкретно хочет.