Неизвестно - Канашкин В. Азъ-Есмь

2 декабря 1937-го Левин был арестован как причастный к право-троцкистскому блоку. Ему вменялось убийство Горького – верного друга и помощника Ленина-Сталина – «путем неправильного лечения», расчленение СССР и восстановление буржуазного строя. Удивительный «пост-индипендент» являет сегодня это судебное действо как в плане «пристраивания вины», так и в плане ответа за содеянное. Важнейшая компонента в признаниях Левина - «неизбежность исхода» или «память смертная». Присутствие смерти определяет здесь стратегию и тактику всего происходящего. Сообщение Левина «наверх» перед «началом горьковского конца»: «У нас тут все отлично. Мы его мытарим, делаем клизму и другие нужные вещи», - это мизансцена. Разглядывание в горьковском лике черепа. Как и наплывы опредмеченной памяти о последнем часе Максима Пешкова, смещающие и деформирующие подлинную картину гибели.

Лев Григорьевич Левин – это феноменально-фарисействующий Лис… Только не в винограднике, а в праидиллической псарне-овчарне, которому избыток проницательности и ума помешал стать преданным вождю сателлитом. На заседании 8 марта 1938 года, на вопрос прокурора Союза ССР А. Вышинского: «Каким путем был умерщвлен Горький?» – Левин отвечает поразительно исповедально, не столько маскируя, сколько форсируя свою причастность. То есть демонстрирует субстат откровения, обнажающий заведомый эскапизм – бегство от действительности. Казусную аберрацию, провокативно претендующую на постмодернистский дубляж или даже избранничество.

18.

Вот, исходя из материалов процесса, корреляты оцепенело-обреченной рефлексии или наваждения Левина, «врача-убийцы», приведшие Горького к «гарантированной смерти»: «Алексей Максимыч любил прогулки. Ему было предложено их практиковать без ограничений… Горький очень любил труд; в парке, в саду любил рубить сучья деревьев или скалывать кусочки скал. Все это ему было рекомендовано во вред здоровью. Горький любил огонь, пламя, и это было нами использовано. После утомления Горького работой, собиралось все в кучу, разжигалось пламя, Горький стоял около этого костра, было жарко и все это пагубно действовало на его здоровье…»

«…Для приезда Горького в Москву был выбран такой момент, чтобы он мог заразиться гриппом. Он был очень склонен к заболеванию гриппом, и грипп часто осложнялся бронхитом или воспалением легких. Узнав, что в доме Максима Горького гриппозное заболевание (внучки тогда болели гриппом), Ягода сообщил об этом в Крым, и было организовано возвращение Максима Горького. Приехав в гриппозную квартиру, Горький заболел гриппом, который очень быстро осложнился крупозным воспалением легких, принявшим сразу тяжелое течение…Мы применяли только те лекарства, которые в этих случаях обычно применятся, но применяли их в неимоверно большом количестве. В данном случае они переходили в свою противоположность. Сердечный мотор, бесконечно нажимаемый, сдавал свои силы, терял свою работоспособность и в конце концов не выдержал».(см. «Судебный отчет по делу антисоветского право-троцкистского блока» М., Юридическое издательство НКЮ СССР, 1938; М. «Международная семья», 1997)

15 марта 1938 года Левин был расстрелян в Москве. Владислав Ходасевич, хорошо знавший Льва Григорьевича, выразил сомнение относительно газетной версии в виновности врача, «умертвившего великого писателя». В своем эссе «О смерти Горького», увидевшего свет много позже, он дал такое толкование случившемуся: «В газетах представлены сведения не слишком точные. По тому, что сообщалось о Левине, читатель мог заключить, что это какой-то мелкий провинциальный врач, раздобытый большевиками для темных дел. В действительности Левин успешно практиковал в Москве и его называли «кремлевским врачом»; он лечил Ленина, К. Цеткин, Дзержинского, Менжинского, Ягоду и всю его семью. Был популярен в артистической среде – дружил с семьей Леонида Пастернака, хорошо знал Шаляпина, Качалова, Р. Роллана. И вот когда он признается, что ускорил смерть Горького, – все существо мое отказывается верить ему». («Некрополь». М., 1996)

19.

Нынешний расхожий постулат: «Горький есть 100-процентная эссенция тоталитарной идеологии, которую не может выдержать даже самый притерпевшийся желудок», – сплошная русофобия, продукт инфантильно-суррогатного сознания унтерменьшей, обслуживающих воцарившуюся ложь. Дело в том, что «воинствующая тотальность», мнящаяся доморощенному некро-образованцу Виктору Ерофееву и прочим эрзац-культуртрегерам особенностью одного Горького, принадлежит всем сколько-нибудь значительным русским писателям без исключения. Именно живая целостность, клокочущая пассионарность, божественная органика являют в сей мессианский час способ постижения «бытийного текста».