Неизвестно - Кублановский Год за год

Черногория наших дней (впрочем, как и Балканы в целом): полная ревизия и переориентация многостолетних связей с Россией — на евроатлант. структуры. Беспомощность нашей страны в данном вопросе.

Тут есть ресторан (недалеко от Пераса) “У старой мельницы”. В его рекламной брошюрке сказано, в частности, что наш министр иностранных дел Лавров провел в нем аж 12 часов (!): с 12 дня — до полуночи. Вот, видимо, сколько времени понадобилось, чтобы сдать Черногорию — нашему геополит. противнику. Шутка.

22 часа. Сейчас мы отмечали там Наташин день рождения (34), ели ягнятину, томленную в соб. соку (местное традиц. блюдо), овощи, сыр и проч. Действительно вкусно.

13 июля.

Сон. В темноте при фонарном свете пробираемся на почтамт за письмами “до востребования”, вброд, чуть не по пояс переходя водоворотные полыньи.

И другой: Лена Шварц жалуется, что на заднем дворе возле баков с отбросами не впервые появляется перевязанное шпагатом собрание сочинений Шекспира. “Я уже три таких отнесла домой, больше складывать негде”. И предлагает рядом с новой появившейся стопкой книг ставить какой-нибудь завлекательный приз — подарок, чтоб люди брали.

Архимандрит черногорский Негош (он же Петр II Петрович) 6 августа 1833 г. был в СПб. посвящен в епископы “богоспасаемых черногорских и бердских областей”. Ему было тогда всего 19 (!) лет, это был красавец, ростом выше царя Николая I. Через год он стал уже архиепископом…

В 1837 году он вновь собрался в Санкт-Петербург, где его, однако, теперь не ждали (происки лукавого Нессельроде). В венском посольстве ему отказали в “визе”. Негош обиделся. И стал направо-налево говорить всем в Вене, что домой уже не вернется, а на остатки черногорского “бюджета” уедет в Париж и Зап. Европу. Агент нашей военной разведки поспешил о том сообщить в Петербург. Там испугались, и соотв. паспорт был им в Вене получен. (Но для острастки его еще на 3 месяца задержали во Пскове.)

В псковском “сиденье” этот черногорский богатырь зря времени не терял: поехал в Михайловское, изучил пушкинскую библиотеку и постарался собрать такую же у себя в Цетине.

Осьминог по-здешнему — хоботница. Его есть я так и не научился. Так что на этот раз томленную в собственном соку хоботницу ела компания без меня.

Разговорился с водителем, поднимаясь на перевал. Отошел Христос от Черногории; церкви стали пусты. “А при коммунистах ходили”. Купили Черногорию. Политически — Запад; недвижимость — новые русские.

14 июля, 23 часа.

За письменным столом уже в Переделкине.

Князь Вяземский был рационалист. Он посмеивался над гремучими “Клеветниками России”; “Мы не сожжем Варшавы их” — чем тут хвастаться? Сжигать, чтоб потом отстраивать? То же и в балканском вопросе: “Главная погрешность, главное недоразумение наше, что мы считаем себя больше славянами, чем русскими. Русская кровь у нас на заднем плане, а впереди славянолюбие”.

“Россия — это единственная страна в мире, которая позволяет себе роскошь воевать из чувства сострадания” (ген. Скобелев).

Хорошо б разыскать: “Письма князя П. А. Вяземского” (СПб., 1898).

Бока — бухта, Которская — от города Котора в “устье” этого фиорда, бухты.

После исхода белых в Которской бухте натурализовалось 5 тысяч россиян.

Оказывается, на городском кладбище Герци-Нови сохранился “русский участок” с памятником (1931 г.). “Русским людям, утерявшим Россию, вечный покой в братской земле”. Вряд ли кто-нибудь из нынешних жирных российских котов, заполонивших Черногорию, там побывал.

И я ничего об этом не знал.

Прах Врангеля покоится в Троицкой церкви Белграда.

16 июля.

Видимо, чем человек вороватее, гнилее, бесстыжей — тем с большим нутряным презрением относится к обществу и стране, из которой качает деньги. Из последних сил нынешнюю Россию все еще любят бедные, “убогие”, бескорыстные...

19 июля, 1400.

Сейчас позвонила Римма (“боярынька” из “Иордани”, 1982): сегодня с утра помер во Пскове Савва Ямщиков.

Говорили с Игорем Золотусским. Еще неделю назад ездил он с Ямщиковым в Плёс, Суздаль. Какая хорошая география. Золотусский человек угрюмый, но Савва и его тянул — к светлому делу.

После смерти Алексея Ильича Комеча разрушение Москвы ускорилось — и притом в несколько раз. Теперь, видимо, после смерти Саввы, придет конец Пскову.

Был Савва — подвижник. Я б и сам хотел таким быть, да не знаю как: нет ни его связей в мире культуры, ни авторитета — откуда в наши дни авторитет у поэта, тем более ежели он не шестидесятник? И не тусовщик?