Неизвестно - Столяров А. Мы, народ...

Нечто подобное, видимо, происходило ныне. Легкость, с которой народные армии захватывали города, потрясала воображение. Казалось, всю Россию охватил гигантский огненный смерч и, сметая разрозненные попытки сопротивления, неумолимо накатывается на столицу. Провинциальные власти демонстрировали бессилие. Конечно, следуя негласным рекомендациям из Москвы (которые, впрочем, довольно быстро были выложены на всеобщее обозрение в Интернете), они пытались предпринимать какие-то меры: объявляли на своей территории чрезвычайное положение, закрывали церкви, как позже в правительственной Барвихе, снимали с них, прятали и опечатывали колокола. Однако все это представлялось мышиной возней. Достаточно было просочиться в город лишь одному “праведнику”, достаточно было ударить в колокол, тайно привезенный с собой, как морок властной вертикали разваливался — сам воздух опять-таки начинал искриться светом нового дня. Так произошло, например, в Саратове, где утром восемнадцатого октября колокола, по-видимому, доставленные заранее, ударили во всю мощь сразу в трех разных районах. Местная администрация была вынуждена бежать, маленькие приволжские города, до того пребывавшие как бы в оцепенении, немедленно перешли на сторону гражданских властей. Военные в эту ситуацию предпочитали не вмешиваться. Особенно после того, как Тверскую дивизию, поспешно сформированную из спецчастей МВД, оснащенную техникой и выдвинутую к западу от Москвы, почти поголовно скосила таинственная болезнь — с высокой температурой, с приступами лихорадки, переходящими в бред, а высший ее командный состав начал обрастать черной шерстью, превращаясь в некое подобие гоблинов. Местные милицейские подразделения тоже предпочитали сохранять осторожный нейтралитет, ссылаясь на то, что их функция — обеспечивать социальный порядок. Что это означало на практике, решалось в зависимости от обстановки. Во всяком случае рядовой милицейский состав вовсе не жаждал ввязываться ни в какое силовое противостояние.

Ничего не сумели сделать и западные “миротворческие контингенты”. Конечно, для Европы Россия представляла собой давний кошмар: достаточно было глянуть на карту, чтобы понять его подсознательные истоки. Началось это еще во времена Ивана IV Грозного, когда, скинув монгольское иго и точно возникнув из небытия, Московское царство с легкостью разметало орден ливонских рыцарей и нависло над европейскими странами как бы новой “татарской ордой”. Затем последовал неистовый натиск Петра, победное шествие бесчисленных екатерининских войск, триумфы Суворова и Кутузова, Священный союз, сковавший Европу ужасом русских армий, гигантская империя СССР, простиравшаяся на половину мира. Как будто дремала в этой стране некая чудовищная энергия и время от времени вспыхивала, озаряя собой всю планету. Правда, после “второго распада империи”, когда на месте России образовался конгломерат полунезависимых государств, осторожно, но неуклонно подталкиваемых Западом к полной политической самостоятельности, можно было, казалось, вздохнуть спокойно: Россия сползает в прошлое, превращается в одно из тех древних царств, от которых сохранились только пыльные памятники культуры. И вдруг ни с того ни с сего — новое возрождение. Вдруг — испепеляющая огненная волна, вздымающаяся до небес. Европа переживала состояние паники. У нее не было никакого желания ввязываться в кровавый и, видимо, длительный гражданский конфликт. Тем более что исход его был заранее предопределен: европейские части, пусть прекрасно экипированные и обученные, пусть имеющие на вооружении самую передовую военную технику и высококвалифицированный персонал, все равно заведомо уступали российским “народным армиям”, плохо организованным и состоявшим почти исключительно из гражданских лиц. Ведь исход сражения решает не только техническое оснащение. В битве, как правило, побеждает тот, кто готов безоговорочно умереть. Кто готов жизнью заплатить за победу. Для кого в решающем противостоянии выбора нет. В этом смысле европейский “миротворческий контингент” обладал колоссальной слабостью, компенсировать которую нельзя было ничем. В массе своей европейские солдаты не готовы были ни сражаться, ни умирать и откатывались из мест дислокации, часто даже не дожидаясь, пока поступит от командования соответствующий приказ. Здесь играло роль еще одно важное обстоятельство: слухи о некой мистической силе, выступающей на стороне россиян. В частности, сильное впечатление на европейцев произвел “солнечный взрыв”, парализовавший американские части, охраняющие Владивосток. Описывалось данное явление разными свидетелями по-разному, но если отбросить личностные маргиналии, то вырисовывается очевидное содержательное ядро: солнце, находящееся на закате, вдруг вспыхнуло ослепительным, совершенно невозможным сиянием и, будто лопнув, заполнило собой весь небосвод. Продолжалось это не более двух-трех секунд, но американские морские пехотинцы, выставленные в заслон, утратили зрение более чем на десять часов. “Я думал, что ослеп навсегда, — рассказывал потом журналистам один из участников этих событий. — Кругом — мрак, плавает в нем фиолетовая и желтая мошкара. Я даже не слышал почти ничего и ничего, конечно, не понимал…” Выгорела также, как выяснилось потом, вся военная оптика, выгорели платы множества электронных устройств. “Приморская народная армия” вошла в город, не встретив никакого сопротивления.