Блохин Николай - Перенесение на камне

"ОДНОМУ БОГУ ИЗВЕСТНО!" – вдруг гулко повторилось в Антошиной голове, и даже в висках заломило от этого гула. И как-то совсем по-другому взыграло в голове это гулканье. Это была уже не проходная фраза. "Да Бог его знает" – весьма часто повторял Антоша и не думал вовсе никогда, что она вообще чего-то значит.

Ломящая боль возникла неожиданно в плече Антоши. Он со вскриком обернулся. Старуха держала его костяшками за плечо. И тот голос ее, от которого вздрагивали недавно он и папа и мама был ничто в сравнении с тем, что сейчас исходило из ее вонючего рта. Вот только ни вздрагивать, ни шевелиться не мог Антоша от придавливающей боли в плече.

– Да, недобрый человек, да!.. – Ему известно все, Одному Богу известно все. И про тебя, как и про всех, Ему известно все! И пока я жива, пока ты не избавишься от меня, магнитофон из чужих "Жигулей" ты не получишь! Это говорю тебе я, твоя совесть!

Как он очутился в храме, Антоша не помнит. Видимо все-таки пинка он от старухи получил, ибо сопротивлялся он вхождению в храм. Однако страшная боль прошла сразу. Служба в храме давно кончилась, все пребывало в полумраке, лишь несколько свечей горело около разных икон. Какие-то старухи в халатах терли швабрами пол. Антоша резко обернулся сначала направо, потом налево. Его старухи-мучительницы не было. Не было! Исчезла. Но тут же что-то (ох уж это "что-то") толкнуло его назад, к выходу. Он выбежал из храма – и сразу ощутил на своем плече железные костяшки его вонючей старухи-совести.

– Не мельтеши, недобрый человек, не мельтеши. Я здесь. Просто в храме, дабы не смущать добрых людей, я снова растворяюсь в тебе. В храме каждый должен находиться со своей совестью. На чужую, тем более на такую, как я, нечего смотреть. Люди тайно несут свои грехи, свою совесть Богу. Когда отвечаешь за себя – отвечай, а за чужую совесть чужой и ответит. Ступай назад.

– Что это ты, отрок, беготней занимаешься? – услышал над собой голос Антоша, когда вновь оказался в храме. Сюда бегом, отсюда бегом. В храме не бегают.

– Вы это... поп? Ну, священник? – спросил Антоша.

– Точно, поп я, священник.

– Вас не Антонием зовут?

– Антонием. Так что тебя привело сюда бегом?

– Вы меня крестили. Я – Антон. У нас с вами один этот... небесный покровитель, хотя я не понимаю, что это такое.

– Что не понимаешь – вижу. А покровитель точно один. Вот он за моей спиной на тебя сейчас смотрит.

Священник чуть отступил и совсем близко, на сводчатой стене, Антоша увидал нарисованного в полный рост бородатого человека в длинной одежде с золотым кругом вокруг головы. Нет, не увидал, а взгляды их... Нет, они не встретились, не скрестились, они врезались друг в друга. Антоша привороженно застыл. Со стены на него смотрел живой взгляд, даже больше, чем живой – именно так определил Антоша (на большее языка не хватало) то, что глядело на него из нарисованных глаз на стене. А и как сказать о взгляде, на тебя направленном, на стене нарисованном, что он больше, чем живой? Что есть больше жизни? Нет, на языке человеческом слова, чтобы определить его, чтобы сказать о нем что-то. Может, правда, и есть, но Антоша ничего этого не знал. Но оно – вот оно! Било! Стреляло из глаз на стене в глаза Антоши. И отвести свои глаза невозможно. И будто что-то вынимают из нутра твоего эти взыскующие глаза, оно, вынимаемое этими глазами и ты наполняешься чем-то таким, чего никогда в жизни не испытывал...

Боднул туда-сюда Антоша головой, как недавно папа бодал, когда старуха Антошина предстала перед ним, и отворотил-таки свои глаза от взгляда нарисованных святых глаз на стене.

– Ты чего это бодаешься, отрок, яко козел? – услышал Антоша ласковый голос батюшки.

– Глаза у него страшные, – сказал Антоша.

– Страшные? Ишь ты!.. М-да... Однако, проняло? Уже хорошо. Не зря, значит, прибежал.

Антоша снова поднял глаза на изображение и сам утяжелил свой взгляд. Его первое смущение прошло. "Чего это буду я теряться перед каким-то нарисованным?.." А и то – с чего это? Перед живыми-то взрослыми никогда не терялся Антоша. Уж на что серьезно смотрит милицейский участковый, ежишься, когда он вперяется, но ничего, и его перевзглядил позавчера Антоша. Как стоял насмерть, что не он сжег кнопки лифта, так и остался стоять, хотя почти с поличным его застукали.

– Однако, ты и фрукт уже, – сказал тогда участковый, причмокнув и почесав голову.

Много взрослых объегорил Антоша и ни перед кем не робел. Одному недавно бутылку крашеной воды за французский коньяк впарил, так и не поморщился. "А ну-ка?.. – Антоша подошел ближе – А глазки-то у этого покровителя почти как у того объегоренного простачка – добренькие... Чего это вдруг меня заразнюнило?.."