Блохин Николай - Спецпродотряд имени товарища Диоклитиана

Отвернул глаза свои от солдатиков отец Ермолаич. Отвернулся от них и комиссар Беленький. С ними ему было всё ясно.

– Ступайте к яме, туда, где костёр, – крикнул он им, и когда вышли, громко сказал оставшемуся, намертво в винтовку вцепившемуся, – Иди, там скажешь этому Шуйцу, от меня, этих, – он кивнул на дверь, – в овраг и врасход. Сейчас же. Понял?

Четвёртый кивнул и, свирепо глянув на отец Ермолаича, выбежал, оставив дверь открытой. Запах гари сразу заполнил сарай.

– Сейчас, сейчас пойдём, отец иерей. Только не Антошка на тебя винтовку наведёт. А ведь и имя угадал, ха! Я с тобой разберусь, это долг мой, перед другом моим товарищем Будекиным, пожелать бы ему царство твоё несуществующее...

– Да не моё оно, иудей.

– Ну ладно, ладно... Да нет, твоё оно, – полоснул, в который раз уже, голосом и глазами Беленький отца Ермолаича, – твоё! Придумал ты его, да так придумал, что для всех, кого охмурял ты, оно и вправду живым, настоящим стало.

Самому себе на удивление вдруг очень спокойно почувствовал себя товарищ Беленький. И, почуяв спокойствие, расставив почти под прямым углом ноги, руки назад, уставился, скривив губы, на отец Ермолаича. Но не в глаза, а на бороду, на крест деревянный иерейский, на Распятого на кресте.

– А пуль у тебя хватит на всех, иудей? – спросил отец Ермолаич.

– Хватит, – спокойно ответил Беленький, чему-то своему усмехаясь. – А ить много-то ить их и не надо ить, ха-ха-ха! Ить их, пуль-то может всего и надо штук пять-шесть и, – глаза в глаза упёрся-таки Беленький в отец Ермолаича, – потому как, – сошёл на скрежущий шёпот, взялся за крест деревянный и сорвал его с отец Ермолаича, – потому как вас всего-то таких, экземпляров, пять-шесть, больше просто быть не может!.. – Уходить вдруг стало спокойствие товарища Беленького, растревожился вдруг чего-то.

"Быть не может" – прогудела, прогналась собою же сказанная фраза по уставшим извилинам и ткнулась вдруг о какую-то стену, взрывом мучительным рассыпалась – ''а вдруг больше? А если и не больше? При чём здесь меньше-больше, когда вот эдакий-то экземпляр?!''

– Нет! – рявкнул товарищ Беленький. – Не может быть больше... Жаль, небось, закапывают ту яму, где Сёма со стариком, тебя б тоже туда... хотя не-е-ет...

– Ты чой-то, иудей, опьянел что ли вдруг, чтой-то кидает тебя: то ты Наполеона из себя корчишь, а то вдруг, как чесоточный дёргаисси.

– А так оно и есть, оно вполне совместимо, рядом с тобой-то. Ведь всю мою жизнь, считай, хотел хоть одного такого увидеть, естественно чтобы тут же ликвидировать, хотя всю жизнь думал, что всё это – теория, такие как ты... а то ведь всё пескарики попадались, всё пескариков вылавливал, да поджаривал, и вдруг эдакая щука... а может, ты кит? Один из трёх, или... сколько вас там? – расплылся в вымученном оскале. – Да нет, больше трёх и не нужно, больше трёх, видать, и невозможно. Да-а, кит, пожалуй, как на картинке, на которых держится вся эта сволочная ваша православная земля!

– Да ить какой там кит, вздохнул отец Ермолич, – и вправду чокнулся ты, иудей, перепил, верхоплавка я, тюлька бессильная...

– Тюлька? Ха-ха-ха... Ишь ты, тюлька... тюлек-то я без счёту сжирал. И сколько раз лопухался, дурак, это я про себя, вот он, ну хотя бы судачок! Один был, думский деятель, 16 языков знал, Антошка букв меньше знает, из себя весь – Цезарь, вроде,.. именно, что вроде, – тюлька! И горластые, и языкастые, и мозгастые, и тактики-стратеги, и помпезные-железные,.. а – тюльки! Ещё радовался, дурак, это я про себя... Да коль на этих тюльках стояло бы всё, так и думать-озадачиваться нечего – уже победили, только патронов не жалей. Ан не совсем ить так-то выходит. Чувствовал, что что-то не то, не так шатается то, подо что рублю, что выравниваю, выгребаю, высекаю, выжигаю!! Киты должны быть! И вот он, наткнулся! Оказывается, кит аж где-то в продырливой Знаменке обретается. Всё, что я до этого сделал – тьфу; вот оно настоящее – кита из под земли этой вырвать! Обидно, что никому не понять, и объяснить некому, что деяние это выше деяний всех завоевателей, всех этих Наполеонов и Батыев. А тут – одну из трёх опор вырубить!! Ну, да я не обидчивый! Ну, а теперь скажи-ка мне, по-своему ведь ненавидишь ты меня, а?

Широко улыбнулся тут отец Ермолаич и даже как-то растерянно ответил:

– Да ить нет же, конечно.

Аж почернел товарищ Беленький.

– Ну ведь врёшь, иерей, врёшь! Да ведь есть же за что тебе меня ненавидеть, ты ж служака Тому, Кого я ненавижу и ты знаешь – как! Я ж богохульник! А богохульнику – "сокруши уста"! Это ведь не кто-нибудь сказал, а Златоуст ваш!