Блохин Николай - Владимирская

А тридцать лет назад, когда заартачились они насчет дани, Тохтамыш столицу их, Москву, дотла сжег. И гнет развеется, когда твой Айхол, откроет своим копытом двери Новгорода, там, на севере...

– Ты здесь когда-нибудь бывал Хаим?

– Нет, о, великий.

– Однако ты хорошо осведомлен об их городах. И вообще...

– Что же бы я был за визирь и чего бы стоили мои нос и уши, если бы я этого не знал.

– От твоих слов мой гнет прошел, но от чего разволновался ты?

– Я не разволновался, о, любвеносный, я радуюсь, что перед твоими непобедимыми орлами богатейшая страна, которую некому защищать, регулярного войска нет, одна великокняжеская дружина, меньше твоего полка, урожай собран, да и без него эти воды и леса прокормят и оденут три твоих войска, а речной жемчуг ихний ничуть не хуже индийского, из этого паршивого Ельца вон целый сундук выгребли,.. верховодит ими князь Василий, мальчишка двадцати с лишним лет от роду, ни государственного, ни военного опыта, жаль вот худоват, твои избалованные гепарды морды отвернут.

– Почему они не сдали город, Хаим? Им же были поставлены мои всегдашние условия. Они, что, не поверили моему слову? Но вся вселенная знает, что Тамерлан свое слово держит.

– Им известно, о, великодушный, что Тамерлан свое слово держит, они знали, что сдай они свой город, жители бы были пощажены и что взята бы была только военная контрибуция и наложена дань. И все.

Но если со стен выпущена хоть одна стрела – городу и жителям конец. Это они тоже знали. Эти люди не сдают города. И сейчас, прости меня, о, всевластный, я даже рад этому. Потому что теперь участь Ельца, эта участь всей этой страны, это участь всего населяющего ее сброда. Копыта твоих коней сотрут с земли и страну эту и народ этот.

– Как они называют себя?

– Русскими.

– Поглядеть бы хоть на одного. Пленные есть?

– Один.

– Далеко?

– У входа перед твоим шатром. Он слегка изувечен, бревном его придавило, от того и взяли.

– Как бы мне с ним поговорить?

– Это можно. Я знаю их язык.

– О! А ты язык лунных жителей не знаешь?

– Если бы на луне были жители, – знал бы.

– Ну что же, поглядим хоть на изувеченного.

Ввели полуголого, худого, пожилого, бородатого мужика. Левая, вся переломанная рука, безжизненно висела, грудь была вмята и искровлена, из правого плеча торчал обломок кости. Мужик стонал.

Тамерлан обошел его вокруг, пристально разглядывая, и спросил:

– Больно?

– Больно.

– Умереть хочешь?

– Хочу.

– На кинжал.

– Нет, сам не буду.

– Трусишь?

– Трушу. Греха самоубийства трушу. Коли вы не убьете – так помру, близко уже, а сам себя... нет, Господа моего Иисуса Христа и Матерь Его гневить не буду.

Перевел взгляд Тамерлан на Хаима:

– Это он кого имеет в виду?

– О, душевидец, я много раз рассказывал тебе о поклоняющихся Этому Распятому и Матери Его. А эти,.. вот один из них пред тобой во всей красе, они вообще особые, они выродки, способные только на это поклонение и ни на что больше. И власть над собой они признают только Этого Распятого. Тохтамыш и те, кто был до него, кому они дань платили, не поняли этого. Любую чужеземную власть над собой они будут терпеть до времени. Не повтори ошибки Тохтамыша и его предков. Уничтожь их! И в ошибке этой виновны не кто-нибудь, а потомки великого Чингисхана! Твоего предка! Им ведь эти выродки дань платили, а те сидели в Золотой Орде, в Сарае своем, да меж собой за власть грызлись. А надо было снова, как Бату-хан, пройтись с войском по их городам и селам... Да и не как Бату-хан! После его похода их хоть треть, да осталась. А надо было всех под топор!.. А там по лесам старички всяческие отшельничать стали, с особым, уже совсем безумным, рвением поклоняться Этому Распятому,.. монастырей, где эти старички-отшельнички верховодили в три раза больше стало, чем до Бату-ханова похода!... Вот и плоды теперь пожинаются. Сжег Тохтамыш Москву, а что толку. Уничтожь их под корень, о, великий и беспощадный!.. А сам обряд ихнего поклонения, – в досках. Намалюют на доске Распятого и Мать Его, повесят доску у себя в избе и поклоны доске бьют.

Этот вот и защищал одну такую доску... Эй, – обратился Хаим к солдату, что привел пленника, – Доска та где?

– У входа валяется.

– Принеси.

– Ты воин? – опять обратился к пленнику Тамерлан.

– Да какой же я воин. Крестьянин я, ну и рыбачил помаленьку. Стерлядки, вон, на ярмарку привез. А тут и вы, нате, пожалуйста, здрасте – приехали...

– Ты слышал, что вам предложили сдаться?