Блохин Николай - Бабушкины стёкла

— Ишь ты! — сказал Понырев. — А почему река мыльная?

— А они там, на том берегу, чистоту любят, — прогундосило из-под маски.

Папа и Понырев оглядели друг друга. Носы разбиты, руки в ссадинах, и чего только не налипло на них, пока тузили друг друга.

— Это что ж, раздеваться надо? — спросил Понырев.

— Точно, — сказала маска и захохотала.

Папа пощупал воду, она была горячая. Заныло у папы под сердцем, захотелось на тот берег. Тот же голос, что про душу говорил, сейчас заставлял оставить на берегу всю свою грязь, прыгать в реку и плыть.

— Да будет вам, — сказала маска. — Давайте ваши монетки. У обоих возьму. Это ведь зеркальщики ваши пошутили. Я щедрый. Мне все равно, кто первый. Вот, — и волшебник жестом фокусника выхватил откуда-то из-под себя два громадных черных покрывала. На покрывалах мерцали, светились белые пятиконечные звезды. — Это плащи вечной жизни.

— А не надуете? — спросил Понырев.

Под маской опять захохотало:

— Да проверяйте. Наш товар с гарантией.

И волшебник бросил каждому по плащу. Надели их папа с Поныревым и смотрят друг на друга недоуменно.

— Ну и что? — спросил папа. — Как проверим-то? Вечность сидеть тут и ждать?

— Не надо вечность ждать, — хохотнул волшебник, опять откуда-то из-под себя вынул саблю, подошел к обоим, размахнулся да как ударит по папиной и поныревской шеям.

Сабля прошла сквозь шеи, будто они из воздуха были. И головы остались на месте, и синяков никаких. Только очень больно полоснуло по шее, будто кто тонкой плетью стегнул. Вскрикнули оба, схватились за шеи — крови не было.

— Вот это да, — восхищенно сказал Понырев, — а... а... это, она настоящая? — Понырев указал на саблю.

— Снимайте плащи, — сказал волшебник.

И когда они их скинули, подал саблю. Понырев едва дотронулся до острия, как из пальца хлынула кровь. Сабля была острее бритвы. Понырев отдал саблю, быстро схватил и надел плащ, судорожно стал рыться в кармане, достал монетку и отдал волшебнику.

— А ты? — обратился волшебник к папе.

Заныло опять у папы под сердцем, посмотрел он за реку, куда его так сильно тянуло, и вновь услышал прежний голос: «Безумец! Кому душу отдаешь? Сбрасывай с себя свои грязные, ветхие одежды, плыви; горячо будет, пощиплет, но этот путь стоит того».

— Ох-хо-хо, — засмеялся счастливо Понырев и поднял руки, — я теперь бессмертный!

Этот крик «бессмертный» задавил голос в папе. Он одним махом накинул плащ со звездами и протянул монетку волшебнику. Тот схватил ее, сорвал с себя маску, и победный вопль-хохот помчался в поднебесье из отвратительной пасти. Перед папой и Поныревым стоял невероятных размеров бес. Вмиг он вырос до высоты телеграфного столба. Теперь шутовская свинячья маска и на коготь его не налезла бы. Морда же его — это нечто неописуемое! Сверху сплющенная и вытянутая вперед, какая-то обезьяно-свинячья, она от уха до уха рассекалась громадной огнедышащей пастью. Перепончатые крылья из-за спины рвали воздух, и папу и Понырева сдуло с ног, и они, сидя на грязной земле, безумно таращились на диво. Вдруг откуда-то сверху к копытам этой отвратительной громадины упал светящийся шар. «Тот, из Василия вялого изгнанный», — сразу подумалось папе. Шар рассыпался у копыт и, источая зловоние, обернулся маленьким бесенком.

— Повелитель! — заголосил бесенок. Голос у него был очень громкий и хриплый. — Меня изгнали! Проклятый Василий изгнал! Я был бессилен! А вот этот держал меня!

Страх парализовал папу.

В лапах повелителя оказалась огромная плеть, и давай он ею хлестать бесенка. Тот дико завопил, завизжал. Наконец, повелитель отбросил бесенка, изрыгнул громоподобный рев и зашагал прочь так, что земля затряслась.

— Я тебе сейчас покажу! — закричал, поднимаясь, бесенок и стал приступать к папе.

Папа не был трусом и приготовился защищаться. Бесенок не доходил ему до пояса.

— Я тебе сейчас сам покажу! — закричал ему в ответ папа.

И вдруг этот мерзкий малыш одной лапой хватает папу, другой Понырева и швыряет их с такой силой, что у папы захолонуло все, когда он полетел кубарем. Ай да сила у малыша! Пролетев метров десять, папа и Понырев упали на камни и покатились по откосу в пропасть. Ни откоса, ни пропасти не было, пока папа и Понырев бежали к волшебнику, чтобы продать свои души за бессмертие. Катились они по склону на дно пропасти, а за ними лавиной несся камнепад из гигантских валунов.

— А-а-а! — вопил Понырев.

— О-о! — подхватил крик папа.

Два огромных камня, каждый с купеческую подушку, оборвали крики, врезавшись на огромной скорости им в головы. Страшная, неведомая дотоле боль вонзилась в папину голову. Невыносимая, уничтожающая боль. Но — через несколько секунд после удара, который сплющил бы слона, папа сидел на земле, раскинув ноги, и, слабо соображая, смотрел на камни, валявшиеся рядом. Он был жив. Боль хоть и не проходила, но стала тише. «М-да, и правда, что ли, бессмертен я?» Рядом захныкал Понырев: