Лимонов Анатолий - Девочка Прасковья

— А где моя большая ложка?

Пашка усмехнулась и действительно дала мне довольно увесистую деревянную ложку с замысловатой росписью.

О-о-о! Какой это был ужин! Рассыпчатая ноздреватая каша, поджаристые оладушки, сладкий ароматный компот! Когда мы так ели в последний раз?

По-моему, дней двенадцать тому назад в столовке какого-то поселка лесозаготовителей. Помню, тетя Клава тогда сказала еще: «Блинчики-то у них подгорели и кислят малость!» И верно! Эх, поучились бы те повара стряпать у моей Пятницы! Вот уж классно все приготовила! Я, забыв о своем животе, так навалился на еду, что Пашка, поглядывая на меня, то и дело улыбалась. А я только чмокал и мычал в ответ.

— Ну, как у тебя живот? — поинтересовалась девчонка, когда я разделался с кашкой.

— Твое зелье — супер! Представляешь, как рукой сняло! Ничего не чувствую. Аппетит вот, пожалуй, только утроился...

— Но ты смотри, особо не переусердствуй. Постепенно надо... — усмехнулась Пашка.

— Ничего, этого мне не много... Думаю, все пойдет только на пользу... Разве такая... вкуснятина навредит?! — кое-как проговорил я, зажевывая увесистый оладушек. — Помнишь, нас так кормили в поселке у лесорубов? Только у них там жрачка-то вышла гораздо хуже твоей... Ты — супер! Бабушка учила?

— И бабушка, и мама да и сама интересуюсь... — отозвалась девчонка, и щеки ее зарумянились от моих комплиментов.

— Эх, не зря я за тобой прыгнул с парома! А то бы сейчас давился тостами с джемом и никогда бы такой вкусноты не попробовал! — мне хотелось говорить этой девчонке побольше добрых слов. — Представить даже не могу, окажись на твоем месте, ну, скажем, Лизка Фомкина, давно бы уже с голоду померли! Она только перышки чистить и умеет. А сведи меня судьба с тем очкариком-следопытом? Пришлось бы хлебать супчик с паучиными ножками... — я болтал и болтал, глотая ароматный компот и горячие оладушки, а Прасковья глядела на меня, держа кружку обеими руками, тихо посмеивалась, а в глазах ее горели какие-то ослепительно яркие фиолетовые звездочки...

После ужина я ощутил себя вполне здоровым. Только в животе была тяжесть, но на сей раз весьма приятная. Я помог Паше убрать со стола и помыть посуду. Мы навели в избушке порядок, а потом Пятница предложила мне разуться и дать ногам отдохнуть.

Она осмотрела рану на пальце, промыла ее теплой водой и обработала йодом и зеленкой. Сначала сильно защипало, но Пашка подула, и все прошло. Фея, да и только!

— Хорошо, что не загноилась! — сказала девчонка, засовывая окровавленную обмотку в печь.

Потом стала класть на рану настоящий стерильный бинт.

— Теперь все быстро заживет! — говорила она, и я в этом уже не сомневался.

— Жаль, «ночнушку» подпортили! — вздохнул я.

— Ерунда. Она была мне несколько длинновата. Мамка покупала на вырост...

Мои портянки Пашка тоже закинула в «буржуйку». Сделала новые обмотки из куска брезента, обнаруженного ею в сундуке, точнее, это были останки от старого охотничьего рюкзака. Обуваться я пока не стал, так как мы решили, что пора уже ложиться спать, чтобы сэкономить и силы, и время для завтрашнего решительного броска к горам. Дождь не утихал: мелкий, нудный, обложной... Да, я совсем забыл, был в избушке еще один важный предмет: под потолком висела керосиновая лампа, и в ней еще имелось немало горючего! Вот, когда стемнело, мы и зажгли это светило прежних цивилизаций. Пододвинули к лежанке лавки, разложили сено, постелили на него медвежью шкуру, а под одеяло приспособили ветхую шубейку. Впервые за многие дни мы решили лечь без верхней одежды! Так как в избушке было жарко, то я разделся до плавок, а Пашка осталась в «ночнушке», даже свои грязно-белые носочки она постирала и повесила сушиться у печи. Перед сном Пятница заставила меня выпить еще одну кружку зелья «для закрепления лечения». И я не мог ей отказать, вспомнив, как намучился от своей болезни за день. Полюбовавшись на мою гримасу, девчонка тихо прыснула и, запрыгнув на лежанку, закатилась к стенке. Я загасил лампу, запер покрепче дверь на лом, крючок и вертушку да еще и лопату подставил. Лишь после этого тоже отправился на нашу походную кровать.

«Вот и наше брачное ложе! — усмехнулся я про себя, вспомнив сон. — Пашка — моя невеста!» Скажи кто-нибудь мне об этом еще неделю назад, я бы его, пусть это был хоть даже сам Фомка-качок, спустил бы с башни, скинул с парома или засунул с головой в болото! В лучшем случае только рассмеялся бы в лицо! Но теперь я даже был рад, что нас повенчали, хоть и во сне! Зато какие у нас были свидетели!