Козлов Сергей - Отражение

Близнецы были довольны, сладко чмокали грудь и против дедовских имен не возражали. Андрей им даже свидетельства показал — вот, мол, полюбуйтесь, это вам не пустышку грызть, Семен Андреевич и Степан Андреевич!

Уж когда выходила Татьяна Васильевна из роддома с двумя попискивающими кулечками, подошла к ней «наседочка». Подошла без улыбки, вроде как маялась, сказать — не сказать, но все же сказала:

— Знаешь, Танечка, а Семен-то, когда родился, не дышал. Доктор наш — руки и голова золотые...

Наверное, Татьяна Васильевна очень побледнела, где-то в сердце оборвалось, в голову ухнуло.

— Да ты не пугайся, бывает ведь, будет, зато, потом о чем рассказать, подрастут когда, — и заулыбалась опять «наседка».

Знала она или тоже чувствовала? Да и действительно, чего тут бояться — малыши живы, здоровы, и муж счастливый с цветами встречает.

4

Росли одинаково. Все делали одновременно: ели, пили, писались... А над тем, что Степан с младенчества требовал себе одежду как у Семена, Татьяна Васильевна сначала смеялась. Ну где еще такое увидишь: если на одном близнеце ползунки красные, то и второй себе ревом неуемным такие же требует. Всю ночь будет орать, если что-нибудь у него не так, как у брата. С тех пор и повелось в семье Рогозиных покупать для сыновей все до мельчайших подробностей одинаковое. Накладно, конечно, но что поделаешь? А различать их не составляло труда: Степка свой характер вредный поминутно выказывал. Одну игрушку на двоих они никогда поделить не могли. Степка у Семы обязательно отберет или выревет, а тот сидит потом обиженный, но не плачет и к брату не лезет. Посидит-посидит, найдет себе другое занятие, но Степка и тут как тут. И друзья, и знакомые потом всегда им одинаковые игрушки дарили. На разные подарки в семье Рогозиных было наложено табу. Хочешь им неприятности доставить — подари мальцам разные игрушки.

В школу пошли не в один день. Степка вдруг приболел перед самым первым сентября, а Семена, на удивление, болезнь миновала, и первую неделю он ходил в школу один. Но стоило Степану войти в класс, как разразился первый школьный скандал: он непременно хотел сидеть на том месте, где посадили Семена. Никакие уговоры учительницы на него не действовали, а от громкого рева в кабинет прибежал напуганный директор. Думал — убился первоклашка.

Дальше — хуже: спросят на уроке Семена, Степан в слезы, мол, почему не меня, что я — хуже брата своего? И пришлось учителям волей-неволей принять рогозинские правила игры: к доске — так оба, если ставить оценки — одинаковые, если давать поручения — обоим, если наказывать...

А бывало чаще всего так: Степан напакостит, а назовется Семеном. Тому в дневник замечание пишут, он молчит, брата не выдает, но через минуту Степан сам свой дневник учителю приносит: напишите и мне, это мы вместе набедокурили.

А у учителя ни желания, ни времени нет разбираться, кто насколько в каждой мелкой шалости виноват, но оставлять ее без внимания из профессиональных соображений он не может. Вот и пишет замечания обоим, а там уж пусть родители разбираются. Правда, года через три такие номера уже не проходили, учителя научились их различать. Да и Степан посерьезнел. Даже захотел от своего брата отличаться: уж если не стандартной школьной формой, то хотя бы ботинками. И учиться пытался сам. Раньше все списывал у брата. Не потому, что сам не мог выполнить задание, а потому, что хотел, чтобы все у них одинаково было. Учителя могли себя не утруждать проверкой обеих рогозинских тетрадей. А тут вдруг вздумал Степан все делать по-своему. Не получалось — злился, замыкался в себе, уходил на улицу один, без брата, но упрямо добивался признания собственного «я», которое должно быть уж если и не лучше, то, по крайней мере, не хуже, чем Семино. Но в итоге все равно получалось, что ему оставалось только повторять достижения Семена. Обгонял он его только в уличных драках и прочих хулиганских выходках, потому что от природы был наглее и настырнее. Да и там, бывало, влезет в драку один против двух-трех, и Семен, сломя голову, бежит на помощь.

Между собой они дрались редко. Знали, что обречены на ничью. Хотя и здесь Степан иногда подличал. Уже помирятся, страсти улягутся, а он извернется — стукнет Семена и отскочит, лишь бы последний удар за ним остался. Этакая символическая победа. А Семен махнет на это рукой, отчего Степану только обиднее — нахохлится и уйдет на улицу, хлопнув дверьми.

Порой Татьяна Васильевна меж ними разрывалась, но старалась больше времени и ласки уделять Степану, пыталась помогать, учила с ним уроки, но тот принимал ее любовь за жалость к слабому и еще больше злился. Исходя из каких-то собственных, а то и дворовых соображений, он зачастую называл Семена «маменькиным сыночком». И все же до поры до времени в трудную минуту они были вместе.