Козлов Сергей - Дежурный ангел

- Да я, отец Герман... - смутилась Алевтина, - я не ропщу. Больно, вот и ною. Мне уж старушки наши разъяснили, отчего Бог не сделал всех разом счастливыми и добрыми. Потому как главное было бы нарушено - свобода. Ох, и долго они мне эту свободу растолковывали. Я ж до этого думала, что свобода - это как в демократии, на улицах орать. Митинговать. А то, оказывается, стадность, а не свобода.

- Стадность? Интересное слово вы, Алевтина, для демократических институтов подобрали.

- Да это у меня профессиональное.

- Можно я теперь им буду пользоваться? Это ведь как хорошо сравнить можно: с одной стороны - стадность, с другой стороны - соборность. Выбирай, человек...

- Пользуйтесь, батюшка.

- А вы приезжайте почаще... Андрюшу причащать. Да и вам надо. И уж если видит он Ангелов, значит, они его любят. А можно ли желать лучших друзей и защитников?

Следуя за мыслью священника, Алевтина просветлела лицом и успокоилась. На сердце стало легче, и она вдруг осенила себя широким крестом и поклонилась на собор.

- Прости, Господи, меня, грешную.

Но снова заплакала, правда, слёзы эти были теперь совсем другие. Не из глаз, а прямо из сердца.

4

Село Гатово стояло на левом низком берегу реки Тосьвы, которая в этом месте делала крутой изгиб, выстроив на правом берегу забор густой тайги, а на левом оставив заливные луга, и от полного затопления Гатово спасала только дамба, построенная ещё в 1970 году заезжей комсомольской бригадой с Украины. С тех пор дамбу только слегка подновляли. Районное начальство щедро подгоняло каждое лето пару грузовиков с песком и грейдер. Между тем Тосьва год от года во время разливов пыталась изменить угол своего изгиба. С правого, крутого берега осыпались мощные стволы сосен и кедров, облетал, как трава, осинник, а вокруг Гатово появлялось озеро, и гатовский остров стоял лишь потому, что Тосьве не хватало то полметра, а то и нескольких сантиметров, чтобы перешагнуть и смыть дамбу.

Возможно, Гатово получило своё название в те времена, когда дамбы не было и река то и дело заливала село, превращая его в буквальном смысле в гать. А может, и по какому другому поводу. Но сельчане упрямо не покидали опасное место более трехсот лет. Именно на этом изгибе Тосьва щедро делилась муксуном, нельмой, а уж про язей и прочую чебачью мелочь говорить не приходится. Шла изгибом и благородная стерлядь, случались осётры. Заливные же луга выкосить не могли за всё лето целым селом. Поэтому, когда вместе с перестройкой и приватизацией пошло в развал сельское хозяйство - совхоз растащили по дворам - и остался только частный коровник, где и работала Алевтина, большинство сельчан ушли на реку, где вели позиционную войну с рыбнадзором, отстаивая своё свободное право на рыбный промысел в местах исконного проживания. И только назначенный в администрацию эмчеэсовец Александр Семёнович тревожно выходил каждую весну и осень на дамбу, делал только ему понятные замеры и чего-то докладывал начальству. Двести гатовских семей поочередно спрашивали у него, прорвет или нет, на что он отвечал неопределённо и уклончиво.

В сущности, если бы дамбу снесло, на месте села образовалось бы нерукотворное, но вполне приличное по размерам озеро.

Осень в этом году выдалась на редкость унылая и дождливая. Сельчане почти не выходили из отсыревших, разбухших от небесной воды домов. Мужики хмуро глушили самогон, собираясь в сараях и подсобках, а женщины безучастно смотрели бесконечные сериалы. Дети вообще не знали, куда себя деть. Грибной и ягодный сезон отсырел и выгнил на корню. Только бессмертные и бессменные вороны кликали с ближайших макушек беду да бездомные псы грустно смотрели с размытых дорог на дворы, ожидая подачек от сердобольных гатовцев. Лишь рыбаки настырно и упрямо и днем и ночью тралили провязами реку, чтобы потом вывезти в город и отдать улов за полцены коммерсантам. Но и то были деньги. Каждый день головастый «уазик» уходил по покореженной бетонке, загруженный мешками с сортированной рыбой. А на мешках маркером выводили фамилии да килограммы. Водитель с каждой ходки имел свой доход, а вообще-то приставлен он был к коммунальной службе, которая ютилась в вагончике как раз у дамбы. Правда, всё больше и всё чаще деньги за рыбу и ягоды превращались в водку и закуску, привозимые тем же «уазиком» из города, а сельчане чем дальше, тем больше привыкали жить на подачки от нового «демократического капиталистического» государства. Потому жизнь, казалось, и текла размеренно, да только не было жизни, как почти не было работы. Дикоросы, коровник, река и пособия - вот и вся жизнь.