Тырданов Иван - Битва пророков

Великан задумался и велел снять с перекладины Беловского. Горцы бросились исполнять, аккуратно сняли его и бережно посадили в траву. Шамуил сходил за колодой и опять уселся на нее перед Михаилом.

– Ну, говори свою тайну! – почти нежно сказал он.

– Я бежал от итильского купца Мордахея Рыжего.

– От Рыжего? Знаю я эту шельму…

– Редкостная шельма, мой господин, этот Мордахей!

– Да, да, правильно ты сказал – редкостная шельма!

– Грех служить такому хозяину, который заставляет раба участвовать в своих преступлениях, обманывая почтенных и уважаемых всеми господ! – почувствовав ситуацию, на ходу импровизировал Беловский.

– Да, да, рус! Хороший ты рус! – одобрительно ревел Шамуил.

– Убежал я от Мордахея, так как не в силах был больше помогать набивать ему мешки золотом, полученным обманом и хитростью! Грех обманывать почтенных господ!

– Правильно – грех!

– Я не хотел сознаться Кагану в том, что принадлежу этому недостойному человеку! Каган не смог вытащить из меня ни слова, так как для меня лучше смерть, чем служба Рыжему! Но, увидев тебя, затряслось мое сердце, подогнулись колени, о Великий Шамуил! И я признался тебе во всем…

– Ну и правильно сделал! Все равно бы у меня заговорил, – довольным львом проурчал Шамуил.

– Без сомнения, Великий Шамуил!

Гигант явно пришел в хорошее расположение духа. Он что-то крикнул в открытое окно избы, и из нее выбежали мальчики с блюдами и кувшинами. Они поставили еду прямо на траву перед Михаилом. Шамуил схватил кусок вареной конины, засунул в огромную пасть и жестом предложил сделать то же самое Беловскому. Тот с видом самой благодарности, рассыпаясь в комплиментах о беспримерной милости и великодушии Шамуила, с немалым удовольствием перекусил. Когда они закончили трапезу, один из сидевших в сторонке горцев, всячески угождая, как будто совсем недавно и не оскорблял, посадил Беловского в седло, а сам побежал пешком, держа повод. Они добежали до лагеря, где была яма, но его не спустили в нее, а завели в шатер, где грудами лежало разное награбленное барахло. Горец порылся в нем, выбрал расшитую шелком рубаху, красные атласные шаровары и дал их Беловскому, одежда которого после поездки по лугу превратилась в лохмотья грязно-зеленого цвета.

Приодевшись, Михаил, осознав свое положение, сел на большой сундук и приказал горцу подобрать ему сапоги. Горец с большой готовностью метнулся выбирать обувь, поднося разные пары для примерки. Он помогал Михаилу обуваться, разуваться, участливо советовал и был очень счастлив, когда Михаил выбрал наконец мягкие варяжские башмаки с косыми нахлестами, инкрустированные бронзовыми бляшками. Со стороны могло показаться, что они очень дружны и невозможно было даже представить, что этот разлюбезный человек еще совсем недавно глумился над Беловским. Когда горец ползал перед ним на коленях, помогая сдернуть тесный сапог, Михаила так и подмывало желание помочь ему, упершись в него другой ногой. Хотелось высказать ему тоже что-нибудь гадкое, обидное. Ведь Беловский искренне презирал этого двуличного и ничтожного человека. Презирал до брезгливости, до омерзения. Но он сдержался, не захотев уподобляться больному слепой злобой дикарю. Он не мог заставить себя полюбить этого человека, но в его силах было сдержать к нему ненависть и презрение. Не дать им вырваться из души, пережав ее как воду из рвущегося из рук шланга.

Беловского переправили в ставку на большой ладье с подарками от Шамуила. Каган встретил его милостиво, отругав, однако за скрытность. Он тоже в весьма обтекаемой и неконкретной форме одобрил побег от Рыжего, который, видимо, успел надуть не только простака Шамуила, но даже самого Кагана. Ему даже было весьма приятно досадить Мордахею, силой приобретя у него ученого раба. Он радостно предвкушал, как будет грызть и складывать в тряпицу свои желтые ногти от досады Мордахей, и эта радость была связана в сознании Кагана с Беловским.

Положение Михаила в ставке Кагана нельзя было назвать удручающим. Его даже расковывали днем, когда уплыть незамеченными с острова было невозможно, и надевали бронзовые браслеты только на ночь. Ему выделили старую палатку и позволили свободно ходить, правда, в сопровождении двух стражников. Иногда Каган вызывал Беловского к себе на беседу. Он хорошо угощал его и даже позволял забирать с собой еду, которую Михаил относил Ратко, сидевшему в отдельной землянке. Каган расспрашивал про русов, про варягов, про славян. Он хотел понять, чем одни отличаются от других и от третьих. Беловский сам не знал этого толком, что-то уклончиво отвечал, а потом искусно переводил разговор на другие темы.