Тырданов Иван: Царь мира сего, или Битва пророков продолжается

Он уже давно ничему не удивлялся – в России, так в России. Как попал? Потом разберемся! Жаль только, руки еще были в наручниках за спиной и немного болели прострелянные ноги. Он огляделся. Церковь была великолепно стилизована под старину. Ни одного современного предмета! Ни одной электрической лампочки, ничего промышленного. Все было выполнено вручную, начиная от деревянных, резных подсвечников, заканчивая шитыми хоругвями, прислоненными к темному иконостасу.

Он сидел на грубой скамье в центре церкви. Попробовал встать, но понял, что привязан к ней пеньковыми веревками. Массивные, но небольшие двери отворились, и в светлом проеме появились фигуры старенького худого священника и молодого дьякона. Михаил было обрадовался, но следом вошли те же самые троянцы во главе с Саней. Они имели совершенно здоровый вид, как будто и не было никакой драки. И даже тот, которому Михаил сломал шею, тоже был совершенно здоров.

Увидев спецназовцев, у Михаила на скулах заходили желваки.

– У, как люто взирает, враже… – старческим голосом сказал священник.

Михаил удивился. Какой же он «враже»? Почему? За что? Ему стало по-детски обидно. Он так обрадовался только что тому, что наконец после долгих лет, после стольких испытаний и мук, попал в русскую церковь, но его считают врагом! Какой же я враг! Меня же оклеветали эти подлые люди! Господи, хоть ты меня защити!

Тем временем дьякон деловито вынес из алтаря аналой, положил на него серебряный крест и какую-то книгу. Затем перед аналоем поставил большой сосуд с водой, медный трехсвечник и зажег неровные восковые свечи. Священник, поправляя поручи, взял книгу, полистал и, найдя нужное место, начал:

– Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веко-о-ов.

– Аминь! – громко и звонко пропел дьякон.

Потом священник обратился к троянцам:

– Теперь становитесь ему ошую и одесную и зело держите его, братцы, потому как он свирепеть сейчас начнет.

Троянцы подошли к Беловскому и вцепились в веревки и локти. Он мотнул плечами так, что все четверо пошатнулись.

– Ретивой, ох, ретивой… – пробормотал батюшка и начал молебен.

Он служил тихо, но красиво, зато дьякон подпевал ладно и звонко, так что деревянная церковь резонировала от звука его молодого голоса. Время от времени батюшка отрывался от книги и как-то удивленно поглядывал на Беловского. Потом вздыхал, качал головой и продолжал с еще большим усердием.

Михаил сидел крепко зажатый четырьмя троянцами. Время от времени его руки затекали настолько, что ему приходилось шевелить плечами, чуть оттягивать локти, сжимать и разжимать кулаки. После чего троянцы повисали на нем еще усерднее. Вскоре Беловский понял, что больше не вынесет этой муки, и неожиданно обратился к священнику:

– Батюшка, ради Христа, велите этим бугаям с меня слезть! Сил больше нет, их держать!

После этих слов в церкви воцарилась такая тишина, что стало слышно, как потрескивают свечи и хлопают ресницы дьякона. Священник многозначительно посмотрел на Саню. Саня пожал плечами. Тогда священник что-то бормоча, выставив перед собой распятие как щит, так окропил святой водой Беловского, что на нем не осталось сухого места. После этой процедуры он уставился на Михаила и стал внимательно и недоверчиво его разглядывать, как будто ждал какой-то реакции. Но Беловскому от воды стало легче и свежее, и он попросил еще раз:

– Батюшка, ну тяжело ведь мне! Зачем меня держать, разве я убегу привязанный да с ранеными ногами? Да я и не собираюсь убегать!

На лице священника застыла растерянность. Было видно, что он находился в крайней степени недоумения. Он трижды перекрестил Михаила, перекрестился сам и осторожно спросил:

– Ради кого, глаголешь, тебе послабить?

­– Ради Христа… – настала очередь насторожиться Беловскому. В сердце екнула холодком страшная догадка: уж не сатанисты ли это какие-нибудь? Не на черной ли мессе он находится в качестве жертвенного барана?

Священник тут же ему показался зловещим и мрачным ведьмаком, а троянцы чертями. Про себя он начал читать девяностый псалом: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…», и черный поп сразу же ехидно ухмыльнулся:

– Христа, глаголешь? А какого Христа, а? Ну-ка, скажи! – с победоносным видом накинулся он.

Беловский продолжал в ужасе про себя молиться: «Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни. От вещи, во тме преходящия, от сряща и беса полуденнаго…» – а внешне придал себе воинственный вид и, чтобы не задрожал от страха голос, почти прокричал: