Тырданов Иван - Царь мира сего, или Битва пророков продолжается

Стрельцы принялись крушить постройки. Отовсюду несли нехитрый скарб, все, что могло пригодиться. Богатства большого не нашли, поэтому решено было разграбить и церковь, так как, по общему мнению, она осквернена, и потому церковью считаться не может.

На всякий случай допросили с пристрастием дьякона еще раз. Но он утверждал, что никакого богатства бесы Киприану не передавали, и единственное, что ему тут жалко, – это сено, которое пропадает в лесу. Несколько стрельцов от досады, что ничем не поживились, принесли сено и погрузили в лодки, которые отправили с чернецами вниз по течению.

Из избы, где был заперт отец Киприан, слышалось пение. Когда он понял, что собираются грабить церковь, он в окошко призвал ради Христа остановиться, но стрельцы на это сильно раздражились и подпалили избу. После того, как из пламени стихли последние крики молитв, стрельцы решили приступить к церкви, но в это время из леса неожиданно выскочил огромный медведь, переломил хребет одной лошади, задрал несколько человек и опять уселся на паперти. Разбежавшиеся в ужасе стрельцы долго боялись к нему подойти, но потом зарядили большую пищаль и застрелили медведя наповал.

Саня сказал: «Пора!», – и троянцы покинули скит…

Вонь и аромат

На яхте, как всегда, ничего не изменилось. Он сидел на верхней палубе и хотел чего-то припомнить. Теперь он хорошо знал, какое именно воспоминание беспокоило его. После того когда там, на берегу Волги, Тимофей показал ему взрослую Венеславу, они направились в небо догонять уходящих черкасов. Под ними двумя сверкающими лентами искрились Волга и Ока. Было видно, как копошатся муравьями хазары, как они спешно складывают шатры и грузят их на корабли.

Звезды уже почти совсем растаяли в утреннем свете. Тысячи светлых воинов шли, придерживая друг друга, некоторых несли.

– Почему они так изранены? – спросил Михаил у Тимофея. – Неужели они будут калеками на Небесах?

– Нет, на Небесах все они будут здоровыми и красивыми. Старые омолодятся, совсем юные возмужают.

– А их раны?

– Их раны они несут, чтобы предъявить их на Суде.

– Значит, их еще будут судить?

– Всех будут судить, но только суд там будет совсем иной, чем представляют люди. Там многое не так, как вы думаете. Поэтому приходится это для вас как-то называть. Например, страна, куда мы идем, называется раем, хотя это и не страна вовсе. И Суд – не суд. Просто в человеческом языке нет такого слова, чтобы как-то обозначить это. Поэтому назвали Судом. Понимаешь?

– Как слепому не объяснить свет?

– Да, примерно так.

– А что потом, после суда?

– В нашем языке нет слова «потом» или «до», у нас есть слово «сущий всегда».

– Так почему же черкасы еще изранены?

– Они еще не пришли. Хотя уже существуют. Не пришли в существование. Знаешь, что Господь – Сущий? Понимаешь это?

– А что тут непонятого?

– Почему не говорят – «живущий»?

Беловский задумался. Тимофей продолжил:

– Потому что Сущий – вечен и бесконечен, а живущий может жить и не жить. Сущий, не может не быть, но человеку этого не понять, потому что в вашем языке нет такого слова и понятия. Поэтому пока с вас достаточно слова «сущий».

– Почему бы не сказать «вечнующий»? Или что-то вроде этого?

– Потому что слово «вечность» все равно относится ко времени. Это – бесконечное время. А у нас нет времени вообще! У нас все совсем по-другому. Но не спеши. Тебе это рано знать…

Только сейчас Михаил обратил внимание на то, что черкасы слаженно и красиво пели какую-то унылую и очень знакомую песню. Михаилу показалась, что он хорошо знает эту песню. Даже не столько песню, сколько манеру пения, необыкновенно сложный расклад на разные голоса. Он прислушался к словам. Песня была воинская прощальная. Молодой, умирающий в степи черкас, прощался по очереди с домом, с невестой, с родителями, с конем, с волей и при этом говорил с вороном. Но это же типичная казачья песня только на черкасском языке!

– Правильно, – каким-то образом догадался Тимофей. – Эта песня переживет черкасов и размножится тысячами вариантов по всей Руси. Такие песни не умирают. Такие чувства не умирают. Каждая смерть, каждая мука записывается в сердцах потомков и хранится там тысячи лет. Русские люди так любят эти грустные песни, потому что при этом они поминают своих погибших предков, сами того не осознавая.

– Но почему же другие народы не любят грустные песни? Или у них нет погибших предков?

– У всех народов есть наследственная, радостная грусть. Мореплаватели поют о не вернувшихся из моря. Охотники – о разорванных зверьми. Жители пустынь – о пропавших в песках. А все матери мира об больных детях. Но в твое время многие сердца очерствели, и в них уже не звучат голоса предков. Они реагируют только на сиюминутное веселье.