Николаева Олеся - Инвалид детства

— Вы, наверное, много путешествовали? — поинтересовался Калиостро.

— О, да! Мой муж был знаменитый писатель, его пьесы шли по всему миру, и мы с ним объездили много стран. Северную Европу я не люблю, — предалась она дивным воспоминаниям, — там все как-то чопорно, замороженно, упорядоченно... Знаете, этакий стиль «не плюнь», — пояснила она. Представьте — они постоянно подравнивают кусты и газоны! В этом есть какая-то искусственность, заданность. А я предпочитаю всем этим ухищрениям среднего европейца безумие жизни, ее коловращение, пестроту, одержимость! Моему темпераменту больше всего подошел бы Париж — с его ночной жизнью, капризами, ворожбой. Кстати, я чуть было там не осталась навеки! (Она вдруг вспомнила предостережение Одного Приятеля о погонах под рясой, но, будучи уже не в силах остановиться, продолжала взахлеб.) Меня там хотела удочерить одна пожилая, очень богатая и небезызвестная миру француженка. (Имен она решила не называть.) Она жена прославленного французского поэта — его-то я как раз не любила: он был в политике такой ортодокс! — Ирина развела руками. — А вот его жена — моя несостоявшееся мать — была просто очаровательна. Между прочим, она приходилась родной сестрой Лиле Брик — этой постоянной пассии Маяковского. («Ну, покойников, наверное, можно», — мелькнуло у нее в голове.) Помните, это знаменитое — «Лилечке вместо письма»? Он был, конечно, великий поэт!..

Она оглядела слушателей и, заметив, что Анатолий порывается что-то сказать, остановила его жестом:

— Я понимаю — можно не любить его, он может раздражать и отталкивать, но не признавать мощи его таланта — это, знаете ли, — она ухмыльнулась, — значит просто подписываться в своем полном непонимании поэзии!

— А вот Пушкин, к примеру, — прорвался все-таки Анатолий, но Ирина перебила его:

— Лиля Юрьевна не любила меня, но ведь это очень понятно — она сама привыкла быть примой, блистать и ходить в окружении поклонников. Каково же ей было видеть меня в ту пору, когда она представляла из себя лишь историко-литературный памятник, этакие живые мощи.

— Отец Иероним, — простонал вдруг Лёнюшка, — а как мне-то теперь быть? А ну как Татьяна опять на меня накинется? Ох, и обнаглели бесы, ох, и обнаглели! Я даже у отца Дионисия спросил сегодня на исповеди: «Отец Дионисий, почему это бесы так обнаглели?» А он мне и говорит: «Я тебе потом, Леонид, объясню, а сейчас ты людей задерживаешь!» Да так и не объяснил до сих пор. А я больной. Инвалид детства. Мне с Татьяной-то в другой раз не сладить.

— Да убегла она, — успокоил его Анатолий, сильно гэкая. — Мы как с отцом Дионисием ее выволокли из храма, так она почуяла, что дело плохо, и ну бежать, только ее и видели!

Ирина вспомнила, что после покушения на несчастного монаха Татьяна побежала в церковь и, как только отворились алтарные врата, ринулась в них, распахнув объятья, с криком: «Никто не отлучит меня от любви Христовой!» Поднялся страшный переполох. Служба была остановлена, и Калиостро с Анатолием протащили ее волоком через всю церковь, которую она продолжала оглашать криками: «Вот так они поступают, Господи, с теми, кто воистину любит Тебя!»

— Это было ужасное, ужасное зрелище! — Ирина прикрыла глаза рукой. — Так жестко обойтись с этой несчастной! — Она укоризненно посмотрела на Калиостро. — Тащить по полу беспомощную женщину — это не по-христиански. Ведь она так любит Бога!

— Так она ж бесноватая! Это ж враг ее и надоумил святыню осквернить. Она ж в прелести! — возмутился Лёнюшка.

— Ну что вы — какая уж там прелесть, — Ирина сочувственно воздела очи к небу, — измученная, постаревшая женщина. И потом — кому дано судить об этом! Каждый любит по-своему — кто с прохладным трезвым сердцем, кто горячо и страстно. Я уж прошу вас, — обратилась она к старцу, — не наказывайте ее, пожалейте! У нее сына недавно убили — она так несчастна!

Принесли первое, и Калиостро, наливая Ирине в тарелку золотистый пахучий суп, спросил галантно:

— Вы позволите?

— Паркуа па? — пожала она плечами. — Почему нет?

Ей вдруг очень захотелось произвести эффект:

— Кто-то однажды весьма точно выразился о Лиле Юрьевне: «У Лили Юрьевны целое блюдо золотых орехов и ни единого зуба, чтобы их разгрызть!»

— Золотых орехов? — Лёнюшка даже чуть-чуть привстал.

— Это образ, Леонид, образ, — пояснил Калиостро.

— Опять образ! — обиделся Лёнюшка. — А то я думал у меня в Красно-Шахтинске тоже есть ореховое дерево, только орехи все какие-то пустые...