Николаева Олеся - Мене, текел, фарес

С одиннадцати часов народ так и повалил — и лаврищевцы, и Свято-Троицкие паломники, и просто — ничего не ведавшие о конфликте православные. То и дело между ними происходили стычки:

— Зачем вы пришли нам сюда мешать? Это наш храм. Уходите к себе. Мало, что ли, вам храмов? — обиженно тянули лаврищевцы. Они были похожи на обиженных детей: зачем вы пришли в наш двор! Они стояли сплоченно, и решимость была написана у них в глазах.

А «чужаки» были разобщены. Многие и не очень-то понимали, что здесь происходит. Кто-то из них спрашивал:

— А что — нельзя? Это вообще-то православный храм?

Особенно доставалось казакам. Им в лицо кидали и «ряженых», и «фашистскую свору», и «оккупантов».

Позже, когда служба уже закончилась, Филипп порасспросил своих прихожан, что там творилось в храме и вокруг него. И решил, что казакам можно поставить твердую четверку с минусом. Минус — за то, что почти всю службу скопом простояли на улице — кружком у дверей и вряд ли даже что-то толком слышали, что происходило в храме. Но о том, что они кого-нибудь толкнули или оскорбили, — таких сведений не было у него.

Они, эти сведения, однако, были у лаврищевцев. И через несколько дней приверженцы отца Петра дали оглушительный залп по иеромонаху. Сразу в четырех или пяти газетах появились статьи «Рождество с нагайками», «Черная сотня иеромонаха Филиппа» и даже «Поп — толоконный лоб». Последняя была написана сразу двумя людьми, мужчиной и женщиной, в соавторстве. Это были некие Сундуковы. И я спросила у Анны Стрельбицкой:

— Помнишь, там, на агапе, были журналисты — муж и жена. Как ты думаешь, это не они?

— Если Сундуковы, то это точно они. Не в бровь, а в глаз. Сундуковы и есть.

А еще через день — вышла еще одна их статья со зловещим названием «Пастырь убил чужую овцу». Там говорилось о том, что после Рождественской службы по приказу черносотенного казачьего иеромонаха Филиппа была зверски убита в своем подъезде прихожанка отца Петра Лаврищева. Таким образом, говорилось дальше, иеромонах собирается постепенно извести всю паству соперника.

Филипп перепугался, устроил переполох в редакции, пытаясь узнать фамилию этой новопреставленной убиенной, поскольку в статье она была безымянной: так, некая прихожанка. Ворвался даже к главному редактору. Тот вызвал сотрудников. Наконец, нехотя они сказали: «Кажется, ее фамилия была вроде как Кошкина». Филипп помчался в милицию, но там ему отказались давать какие-либо сведения. Он переполошил отчима. В конце концов, выяснилось, что эту несчастную Кошкину действительно убили и действительно в подъезде, однако это произошло не в рождественскую ночь, а шестью неделями раньше, когда Филипп еще прощался со Свято-Троицким монастырем. Причем убийцу ее сразу и нашли по горячим следам. Им оказался какой-то серийный маньяк. Собственно, после ее убийства его сразу и поймали.

Филипп облегченно вздохнул, вернулся к главному редактору, положил перед ним милицейское свидетельство, потребовал, чтобы дали опровержение. Тот махнул рукой: да может, в этой статье речь шла не о Кошкиной, а о другой... Впрочем, если угодно, Филипп может подать на газету в суд.

Меж тем все же дело с монастырем хоть как-то сдвинулось: все-таки Филипп получил возможность служить литургию, исповедовать, собирать вокруг себя паству. Да и отец благочинный наконец добился, чтобы лаврищевцы отдали подворью хотя бы малую часть двухэтажного церковного домика. Они и отдали половину второго этажа: три небольшие комнатки. И отец Филипп перебрался туда со своими монахами. В одной поселил монахов, в другой сделал кухню, а третью предназначил для служащего священника, каковым мог быть или он сам или какой-нибудь иеромонах, приехавший в Москву из Свято-Троицкого монастыря. Худо-бедно, но жизнь стала налаживаться. Однако это было чревато новыми испытаниями.

Во-первых, как только он выходил из своих подворских апартаментов, он тут же попадал в поле действия кинокамеры, и каждый его шаг фиксировался лаврищевцами на кинопленку. Во-вторых, только он раскрывал рот, чтобы сказать что-нибудь своим соседям по подворью, как они тут же включали магнитофон и говорили: «Так-так, все будет запротоколировано». В-третьих, к нему в церковном дворе постоянно подходили какие-то лаврищевки, которые то гневно, то с мольбой восклицали:

— Зачем вы хотите выгнать нас на улицу?

То вдруг к нему подскакивала какая-нибудь экзальтированная дама из лаврищевцев и, заламывая руки, взывала к нему: