Николаева Олеся - Ничего страшного

Лазарь боязливо посмотрел на нее, на страшного Ваню, на испуганного Мурманска, но все же решил пойти с ней. Все равно в монастырь нельзя было возвращаться в таком виде. Он окончательно выпутался из сети, перекинул ее через плечо и сказал:

— Ну, веди!

Эльвира суетливо засеменила вперед, Лазарь двинулся за ней, а следом потрусил замерзший Мурманск.

Ваня вернулся к крыльцу, на котором он выронил ключ, и углубился в поиски.

…Незадолго до этого игумен Иустин, обойдя монастырь и не увидев ни Дионисия, ни Лазаря, стал испытывать какую-то смутную тревогу. Себя стал ругать — как это он смог отпустить своих монахов в разгульный святочный вечерок совсем одних, безо всякой защиты… Это не давало ему покоя. Поэтому он вызвал Клима Никифоровича и отправил его в город искать монахов, указав, где они могут быть.

— Чего там, отыщем, вернем молодцов! — пообещал Клим Никифорович.

Завел машину, выехал из монастыря, но сначала решил воспользоваться тем, что он на сей раз без наместника, и завернуть к одной матушке, которая обещала продать ему половину дома. Дело в том, что он хотел купить его “тайнообразующе”, не доводя до сведения отца Иустина. Потому что подозревал, что Иустин его на покупку не благословит, скажет: “Никифорович, зачем тебе дом? Тебе постригаться надо, плохо ли тебе в монастыре?”. Потому что отец наместник считал, что всякий монах, владеющий недвижимостью, неблагонадежен для монастыря. Может быть, даже неблагонадежен для Царства Небесного, но отец Иустин не дерзал делать таких рискованных обобщений. А ему, Никифоровичу, совсем-то в монастырь уходить боязно. А вдруг что не так — выгонят его, где он жить-то тогда будет на старости лет? А тут — дом купит, будут у него тылы. А вот именно тылы-то Иустин-наместник у монахов и не любил. Короче, завернул Никифорович к этой рабе Божией, та его потчевать, оладушки со сметанкой, с пылу с жару. Разморило Никифоровича, размяк он.

— О цене, — она говорит, — не беспокойся, Никифорович, все будет путем...

Короче, счет времени потерял, сам и не знает, сколько он у нее и пробыл, может, полчаса, может, час, а может, и все полтора. Выехал от нее как в мороке каком: уж не колдует ли матушка эта, — так даже подумалось ему. Дурман в голове. А что как монахи уже давно вернулись и почивают в монастыре, пока он их тут по переулкам да по домам выискивает?

Начал с Лазарева крестника, но там случился облом — в доме уже было темно, все спали, видимо, крестник “перепраздновал” именины своего крестного. Во всяком случае, он долго не выходил на стук, потом появился заспанный и плохо соображающий и огорошил Никифоровича, что Лазарь ушел от него один-одинешенек, но это было “давным-давно”. Никифорович поехал к моему дому, но и тот встретил его темными окнами, не оставлявшими никой надежды на Дионисия.

И все же Никифорович оставил машину у подножья холма и стал, цепляясь за кусты, карабкаться вверх, что в подряснике делать было категорически неудобно, а со стороны, быть может, и вовсе смешно. Однако вокруг никого не было, все возможные зрители уже или спали, или гуляли по другим углам Троицка, и Никифорович наконец добрался до цели. Он вошел в распахнутую калитку и тут же наткнулся на стоявшего буквально на карачках страшного всклокоченного бомжа. Тот старательно рылся в сугробе.

Увидев перед собой величавого старика с благодушным лицом, похожего на Деда Мороза, Ваня вскочил на ноги и неожиданно сказал:

— Снега в этом году было мало. Для посевов — плохо. А теперь, я смотрю, много. Навалило. Вон — сугробы. А для посевов — хорошо. Зима холодная. Мороз. Вот.

Никифорович стоял перед ним, кивал, соображая, что встретился один на один с братаном, который только что что-то зарывал в снегу, — может, оружие, может, деньги, а может — и того, останки жертв, а где-то здесь его дружки, а где-то здесь, быть может, и монахи, Дионисий-то ведь точно сюда пошел, а ну как они его — Господи, даже и предположить жутко. Что ему в снегу-то нужно, зачем он говорит, что много снега — это хорошо, для чего, собственно, хорошо? А — следы заметать, улики закапывать: чего роет? Руки красные огромные, как две снежные лопаты раскинул, страшный, заросший, на человека почти и не похож, зубы заговаривает — про посевы…

И тут Никифорович увидел в двух шагах от него черного кота. Кот сидел и облизывался, да еще и мыл себе лапкой белую мордочку, потому как Ваня все-таки выполнил свое обещание и отломил ему от своего батона изрядный кус докторской колбасы. Никифорович, несмотря на белую морду кота, внутренне содрогнулся, подумал: “Э-э, да тут не разбойники, тут жди чего похуже”, мысленно осенил себя крестным знамением: “С нами крестная сила” — и строго спросил: