Петров Александр - Путь к отцу

Снова присела к зеркалу и погрузилась в думание... Светке на этой межполовой войне несравненно проще. Как она сама выражалась, ее место в тылу, куда с передовой оттаскивают раненых, чтобы она, медсестра, зашивала, пришивала и бинтовала рваные, колотые, резаные и жеваные раны фронтовых подруг. На мой вопрос, не желает ли и она принять участие в боевых действиях, она дергала большой головой и блеяла: «Мммэ-э-э-э-а!».

Вообще-то у Светы крупна не только голова, но и все остальное. Иногда я просто благоговею перед ее монументальностью, как арапчонок перед пирамидой Хеопса. Однажды в виде очень смешной шутки предложила ей поменяться телами. Она, как бы примеряя на себя новую одежду, с высоты своего роста оглядела мою тонкую девичью фигурку, жалостливо вздохнула, как над умирающим от дистрофии, и, пустив волну по своим пышным формам, выдала свое уничтожающее «мммэ-э-э-а».

Как же я люблю эту «нежную» девушку! Знали мы друг друга еще в институте, сблизились на работе, а подружились во время моего очередного развода, когда она помогла мне зализать «фронтовые раны». С тех пор она так и принимает меня, растерзанную пулями и штыками неприятеля, чтобы излечить, успокоить и снова отправить на передовую, в новый бой до победного конца.

Злые языки называли Светочку лошадью, оглоблей и кастрюлей. Называли, конечно же, за глаза, потому что боялись резких движений ее могучих рук. Лошадку она напоминала в довольно частые минуты восторга, когда от приступа смеха начинала дубасить ногами пол, а ее широко распахнутая полость зубастого рта издавала звуки, напоминающие ржание необъезженной кобылки. Оглоблю она мне вовсе не напоминала... Да нет же! Об этом даже говорить не хочу. Хотя иногда... Да, нет-нет!.. И кто ее обозвал кастрюлей, тот, наверное, имел в виду те емкости, которыми пользуются в общепите. У меня же дома имеется набор чудненьких кастрюлек, поэтому я выбрала из них самую любимую — розовую в голубенький горошек с блестящим ободком — и сравнила ее со своей подружкой. И это сравнение мне нравилось. Конечно, кастрюлей называла я подругу только за глаза.

Так вот, Кастрюля, то есть, простите, Светочка мне однажды сказала, что я вечно от мужиков требую чего-то несу­светного, чего в них, по ее мнению, и быть не может. И вот наконец я встретила человека, в котором есть это самое, которого быть не может. Есть! А я этого вдруг боюсь. А может быть, я боюсь не «этого», а того, куда меня это может завести? Жила, понимаешь, себе, как все: работа, дом с кастрюльками и телевизором, ну, там, романчики с мальчиками, от которых всегда можно аккуратненько сбежать. А тут вроде как менять нужно все. А это стра-а-а-а-ашненько... «Я маленькая девочка — играю и пою...» Это что я — про себя так-то?

День свидания с Павлом приближался, как неотвратимое роковое нечто. Мое бедное сердце маялось и двоилось. Я сидела на работе и снова думала свою долгую думу.

Мое счастливое детство... Да нет, правда же, вполне приличное! Первое, что я помню из детства, как мы с соседской девочкой Катей сидим в их большой комнате коммунальной квартиры. Наши папы за столом пьют из красивых стаканов и все громче что-то обсуждают. Но нам с Катей не до их споров — у нас свои проблемы. Это ведь сейчас дет­ские проблемы кажутся смешными, а для нас тогда они имели огромное значение.

Так вот, сидим мы, значит, с Катей на горшках и рассуждаем, что мы уже с ней очень взрослые и совсем большие, потому что давно не писаем в штанишки, а сами садимся на горшок. Катя меня спрашивает, а не боюсь ли я большого черного «бабая», который приходит к детям по ночам, когда они не хотят спать. Я ей отвечаю, что не боюсь, потому что мама мне читает перед сном книжки, где нет «бабаев», а где есть прекрасные принцы и принцессы, а это красиво и вовсе даже не страшно.

Потом нас посадили за стол кушать овсянку с малиновым вареньем, и Катя мне рассказала, что влюбилась в сосед­ского мальчика по имени Амадин. Мне показалось, что Амадин — это что-то очень близкое к сказочному Алладину; так близко, что я Кате позавидовала. И спросила ее: а за что влюбилась? Она пояснила: за то, что он «беленький». Я видела этого мальчика и помню, что он был очень смуглым, почти черным. Но раз Катя видела его беленьким, то, конечно, это потому, что у них любовь, и я за это Катю очень серьезно стала уважать.

Из моего счастливого детства, из сказок и былин, из взрослых разговоров, из моих собственных наблюдений воображение вылепило сверкающий идеал принца моей мечты. Ах, что за мужчина это был! Ну, все при нем, все в наилучшем виде: и красив, и силен, и богат, и щедр. А еще умен, элегантен, остроумен. И, конечно, добр и великодушен.