Петров Александр - Дети света

У художников в душе всегда есть жилка аскетизма, и чем выше художник, тем ярче горит в нем огонь религиозного мистицизма. Пушкин был мистик в душе и стремился в монастырь, что и выразил в своем стихотворении «К жене», и той обителью, куда он стремился, был Печерский монастырь. У Пушкина бывали минуты просветления, рвался он к Небу, и фантазия его приподымала несколько над толпой...»

Ночь отступала перед рассветом. За высокими соснами поднималась заря. Гости расходились. Петр Андреевич видел, как поднялись со своих мест и Ахматова с Бродским. И вспомнил интересное «совпадение». Пики его интереса к этим ключевым фигурам поэзии ХХ века на протяжении трех лет приходились на январь-февраль. В конце января умер Бродский. Праздник Сретенья отмечается 15 февраля. «Сретенье» — главное его стихотворение — посвящено Ахматовой, отмечавшей именины 16 февраля, на Анну Пророчицу — свидетельницу Сретенья.

Нет ли тут отголосков религиозного мистицизма, о котором говорил старец Варсонофий?

«Как я теперь понимаю, — вспоминала в своем очерке об Амедео Модильяни Ахматова, — больше всего поразило во мне свойство угадывать мысли, видеть чужие сны и прочие мелочи, к которым знающие меня давно привыкли. Он все повторял: «О, передача мыслей». Часто говорил: «О, это умеете только вы».

Нечто вроде этого было и у Бродского.

За два дня до смерти Бродский говорил по телефону с Петром Вайлем по поводу стихотворения «Корнелию Долабелле» и сказал: «Последняя строчка довольно точно отражает то, что со мной происходит». Эта строчка: «И мрамор сужает мою аорту». Аорта сузилась. Ток остановился. Остается — мрамор.

Он умер 28-го января, в один день с Петром Великим и Достоевским. На день позже умер Пушкин. Стихотворение Бродского «На смерть Т. С. Элиота» начинается строчками: «Он умер в январе», еще раньше стихи «На смерть Роберта Фроста» датированы 30 января: «Значит, и ты уснул./Должно быть, летя к ручью,/ветер здесь промелькнул,/задув и твою свечу».

Отпевание Бродского происходило 1 февраля. Читали стихи. Прославленный Барышников оказался слишком взволнован и попросил выйти к кафедре другого близкого друга поэта — Льва Лосева. Тот выбрал «Сретенье». Ни Барышников, ни Лосев, люди не церковные, не знали, что 1 февраля — канун Сретенья.

Он шел умирать. И не в уличный гул

Он, дверь отворивши руками, шагнул,

Но в глухонемые владения смерти.

Он шел по пространству, лишенному тверди,

Он слышал, что время утратило звук.

И образ Младенца с сиянием вокруг

Пушистого темени смертной тропою

Душа Симеона несла пред собою,

Как некий светильник, в ту черную тьму,

В которой дотоле еще никому

Дорогу себе озарять не случалось

Светильник светил, и тропа расширялась.

Через полтора года тело Иосифа перевезли в Венецию, где он был окончательно погребен на кладбище Сан-Микеле. Изгнанник, кочевник, путешественник Бродский закончил свой путь в любимом городе. Одно из венецианских стихотворений начиналось: «Однажды я тоже зимою приплыл сюда…»

Петр встал и вдруг понял, что остался один. Его соседи по застолью, его собеседники из прошлого покинули дом и долгую белую ночь. Он подошел к окну. Там, в молочно-розовых туманах летнего утра по пояс в густой траве шли двое. Первой прокладывала путь царственная Анна Андреевна, следом за ней, подняв голубые глаза к небесам, шел Иосиф Бродский. Боже, до чего же хорошо с ними, подумал Петр. Почему-то эти двое стали почти родными. Что так сблизило нас? Впрочем, вернее будет сказать Кто. А вот и новые пешеходы стали появляться и по проторенному пути шли за ними. Все они поднимались на высокую гору, где входили в свет, туда, где занималось утро неведомого дня. Там ждал своих детей Свет истины. С любовью.

Радуга искушений

Так всегда: понежится Петр в лучах света невечернего, а чтобы не обгорел, ¾ вот тебе, чадо возлюбленное, душ холодный, освежающий. Дома у них поселилась дама, которая и габаритами, и весом, и нахальством сразу заполнила все жилое пространство.

Приехала она играть в разновидность русской рулетки под названием «нефтяной бизнес». Каждую неделю она заключала сумасшедшие контракты на сотни миллионов долларов, рассылая факсы по всему миру. Видимо, причастность к солидным суммам прибавляла ей недостающее самоуважение, но только не деньги. Многомиллионные миражи сверкали над раскаленным горизонтом, таяли один за другим, оставляя ее с большим носом. Но дамочка снова и снова азартно хваталась за свежие контракты, позволяя одурманивать и обманывать себя в который раз.