Петров Александр - Восхождение

Поворачиваюсь к мальчику ¾ он тоже глядит на меня во все глаза. Спрашивать, слышал ли он это, остерегаюсь. Да и не надо… На его раскрасневшемся лице сияет широченная счастливая улыбка. А вот и свадебный кортеж с лентами, цветами, куклами на бамперах ¾ с гудками под крики встречающих въезжает во двор. Радуйтесь!..

В этот день, столь необычно начавшийся, едем в город, где проявляем пленку, ходим за покупками, кушаем пирожки с ягодным мороженым и бродим по тенистым аллеям и морской набережной. Крестник покупает северным друзьям морские сувениры, которые в изобилии продаются на аллеях оборотистыми торговцами. Мне очень нравится океанская раковина с дыню размером, но, выяснив ее цену, недоуменно отхожу. У пирса стоит в оплетении толстенных тросов и тончайших антенн знаменитое судно Академии наук «Витязь». Перекусываем в приморском кафе картошкой с кабачками под салат и зелень. Болтаем о пустяках, глазеем на бухту, корабли, людей и машины, спешащих по делам, а утреннее чудо продолжает в нас жить и согревать тихой светлой радостью. Возвращение из шумного и пыльного города в тихий ароматный наш поселок — всегда приятно. Смыв с себя под душем пыль, пот, сажу, нефть и креозот, идем на берег озера, где намечается великолепное зрелище — закат солнца.

Пройдя вдоль набережной, благоухающей жасмином, розами и хвоей голубых елей, опускаемся на большой мшаный разогретый зноем камень. Озеро это ежечасно меняет цвет своих вод: то оно нежно-салатовое, то изумрудно-жемчужное, то рябит набегающим зефиром бриза, то вдруг замирает в зеркаль­ном великолепии задумчивого покоя. В этот час озеро цвета жидкого золота, которое лишь изредка возмущается растекающимися кругами рыбной активности. Крестник чистит вяленую чехонь, размером со скейтборд, я же, ввиду водной и воздушной тишины, окунаюсь в Иисусову молитву.

Сие умиротворяющее действо прерывается всплесками по глади озера. Чу! эвона… то ж рыбарь в напряжении сил вываживает из водных недр большую рыбину. Его сосед, увидев на миг вынырнувшего из пучины громадного красавца, ярко блеснувшего могучим зеркальным боком, в сей же миг освободившись от одеяний, входит в воду помочь своему соседу и коллеге. Браво! Так познается мужская дружба. Долго еще друзья борются с озерным голиафом… Так долго, что мы успеваем полакомиться чехонью, прыскавшей во все стороны янтарные капли рыбьего жира, истомив своими устами не один кусок нежнейшей мякоти и алой зернистой икры. И вот — победа! — сазан кило на шесть бьёт хвостищем и зевает огромной пастью, усеянной сотнями острых зубов.

Восхитившись добычей и человечьими трудами, крестник тщательно вытирает жирные руки о белую футболку и убегает домой за фотокамерой. Когда он возвращается обратно и для начала «щелкает» меня, в задумчивости взирающего на красоты видимого обреченного мира, то пленка неожиданно автоматически перематывается, и кадр с рыбиной не удается.

А прохладной ночью, обняв одной рукой белую теплую колонну широкой веранды, как известный поэт березу, пью кофей под тысячеголосое брачное кваканье и любуюсь неверным мерцаньем тысяч огромных звезд, повисших на черном бархате небес. Но не только лягушачьи трясинные раскаты и богатырский храп брата с племянником сотрясают ночное пространство. Нет, не только…

Во мраке пронзительной тьмы… В бушующей звуками тишине, уплывающей в небытие вселенской удушливости… Присностраждущее в сем зыбком мире сердце христианское плачет в покаянии и мольбе к Небесному Отцу: «Свете! Свете мой тихий! Почто оставил Ты меня? Как дотянуться до высот, с которых смогу узреть предвечное сияние Славы Твоей? Темно и мрачно здесь без Света невечернего. Хладно мне здесь без Тепла любви Твоей. Одиноко блудному сыну Твоему без желанного упокоения в лоне Отеческих добрых ладоней Твоих! Почто оставил нас, Господи, немощных и обманутых врагом детей Своих? Приди, Отче! Сотвори великое Сретение Свое! Пролей во мрак затянувшейся ночи Свой победный немеркнущий Восход!»

Следующим днем звоню Вадиму, строившему в наш приезд о.Антонию храм. Так, на всякий случай звоню, потому что он оставил свой телефон перед нашим отъездом. А он — возьми, да и через три часа прикати. Погрузил нас в машину и повез в Белореченские дали. Чтобы, накормив крестника и уложив спать, всю ночь рассказывать с печалью в сердце в большом одиноком доме о своих мытарствах и томлениях. О, Вадимушка! Как печалуюсь я за тебя, как стремится сердце мое помочь тебе, согреть тебя в хладе невзгод! Только что я, убогий, могу? Что налью в чашу жизни твоей, полную слез? Разве только своих добавлю… Истерзанный состраданиями, немощно возлегаю на свой одинокий одр, а сей благочестивый муж, обильно омочив белую рубаху слезами, встает на ночную молитву и до восхода вздыхает к образам, возжигая одну за другой толстые восковые свечи.