Филлип Янси - Благодать

Офицер СС Карл вскоре умер, не прощенный евреем, но Симон Визенталь продолжал жить, чтобы быть спасенным из лагеря смерти американскими солдатами. Сцена в госпитале преследовала его, как призрак. После войны Визенталь навестил мать офицера, жившую в Штутгарте, в надежде как-нибудь изгнать из себя память о том дне. Напротив, этот визит лишь сделал образ того офицера более человечным, потому что мать с нежностью говорила о благочестивой юности своего сына. Визенталь так и не решился сказать ей о том, как умер ее сын.

В течение многих лет Визенталь расспрашивал многих раввинов и священников о том, как он должен был поступить. Наконец, когда прошло более двадцати лет с окончания войны, он написал этот рассказ и разослал его всем нравственно чистым умам, каких он знал: евреям и неевреям, католикам, протестантам и людям, не относящим себя ни к одной религиозной вере. «Что бы вы сделали на моем месте?» — спрашивал он их.

Из тридцати двух мужчин и женщин, от которых он получил ответ, только шесть человек написали, что Визенталь совершил ошибку, не простив немца. Двое христиан указывали на долгий дискомфорт, который испытывал Визенталь, как на угрызения совести, которые можно было утолить прощением. Один из них, темнокожий, принимавший участие в движении Французского Сопротивления, написал: «Мне понятен ваш отказ простить этого человека. Это полностью соответствует духу Библии, духу Ветхого Завета. Но есть Новый Завет, данный Христом и записанный в Евангелии. Я думаю, что как христианин, вы должны были простить».

Несколько других отговорились пустыми фразами, но большинство ответивших согласились, что Симон Визенталь поступил верно. «Какое моральное и законное право он имел прощать зло, причиненное другому?» — спрашивали они. Один из них процитировал поэта Драйдена: «Прощение принадлежит обиженному».

Несколько евреев написали, что, то количество преступлений, которое было совершено нацистами, вышло за пределы любой возможности прощения. Герберт Голд, американский писатель и профессор, заявил: «Вина за этот ужас таким тяжелым грузом лежит на немцах, живших в то время, что никакая личная реакция отдельного человека не может ее оправдать». Другой сказал: «Миллионы невинных людей, которые были замучены и зверски убиты, должны быть возвращены к жизни, прежде чем я прощу». Автор нескольких романов Синтия Озик пылко прореагировала: «Эсэсовцев нужно хоронить без гробов. Пусть все они попадут в ад». Один христианин признался: «Я бы удавил его на его кровати».

Несколько авторов писем задавались вопросом, что такое «прощение» как понятие. Одна женщина-профессор определила прощение как поступок, доставляющий чувственное наслаждение, что-то вроде того, что испытывают любовники после ссоры, перед тем как лечь друг с другом в постель. «Для него нет места в мире Холокоста и геноцида, — сказала она. — Прости, и все это повторится само по себе».

Когда я впервые прочитал «Подсолнух», десять лет назад, меня поразило единодушие, с которым были написаны все ответы. От христианских теологов я ожидал, что они больше будут говорить о милосердии. Но когда я в этот раз перечитал выразительные ответы на вопрос, заданный Визенталем, меня поразила ужасающая, кристальная логика непрощения. В мире, где происходят невыразимые зверства, прощение, действительно, кажется несвоевременным, несправедливым, нерациональным. Да, отдельные люди и семьи должны учиться прощать, но как быть с такими высокими принципами, когда речь идет о вещах вроде нацистской Германии? Как написал философ Герберт Маркузе: «Никто не может и не должен за милую душу разгуливать, убивая и пытая, а потом, когда настанет момент, просто попросить прощения и получить его».

Не слишком ли было бы ожидать, что высокие нравственные идеалы Евангелия, в центре которого лежит идея прощения, могут быть перенесены в грубый мир политики и международной дипломатии? Может ли в подобном мире существовать что-то более эфемерное, чем прощение? Эти вопросы не давали мне покоя, когда я перечитывал рассказ Визенталя, слушая неизменно плохие новости из бывшей Югославии.

Мои еврейские друзья с восхищением отзывались о том акценте, который в христианстве ставится на прощении. Я представил его как самое сильное наше оружие в борьбе с противостоящей нам силой не-благодати. И все же, как в начале этого века заметил великий еврейский ученый Йозеф Клауснер, то обстоятельство, что христиане настаивают на таких идеалах, делает нас уязвимыми по отношению к опустошающей критике. «Религия отстаивает высочайшую нравственность и идеалы, — пишет Клауснер, — в то время как политическая и социальная жизнь остается на противоположном полюсе варварства и язычества».