Неизвестно - Юлов Юрий Фермер

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Кречинский дал мне деньги - семьсот евро - прямо в тюрьме, сославшись на форс-мажор. Йозеф ухитрился заставить уважать себя на малознакомой плане­те - островной республике Тенга. Даже тюремщики, обращаясь с ним, научились говорить «Пэнь Гречиньскь».

Слегка просроченный советский паспорт, по которому я беспрепятственно проник в Океанию, не произвел впечатления на силовые структуры независимой республики. Но после достаточно долгого пребывания в изоляторе меня все-таки выслали на родину. Правда, почему-то через посольство Филиппин и только до России. Это говорило о том, что «независимость» была в «составе». Помог какой- то словак, возглавлявший строительство больницы и заодно бывший хорошим знакомым начальника тюрьмы. Еще, кажется, повлияло на факт освобождения наводнение, вынудившее местные власти снять больше половины ментов с охра­няемой коробки, которая при желании расковыривалась хорошим тесаком. Но на Тенга считается неприличным бежать на волю: заперли - сиди. Здесь тюрьма вос­принимается, как и все европейские достижения: формально всё делается похо­жим, но своим не считается. Да и сам остров, вчетверо больший острова Шонера, был практически идеальной тюрьмой - вокруг океан. Идеальнее только планета Земля - вокруг безжизненный космос.

Евро, изъятые полициантами Тенга, при освобождении выданы не были. Без объяснений. Так я достаточно емко перевел фразу туземцев: «Геу нехт!». Не по­могли и ссылки на «пэнь Гречиньскь» и Рацина, которых, освободив через сутки после задержания, денег не лишили. Очевидно, по законам острова, средства, изъятые у отъявленных арестантов, шли или в бюджет, или на оплату труда тю­ремщиков. Возможно, я оплатил собственное заточение и доставку до Дальне­Восточной границы.

Я безбарышно отправился на историческую родину через бурлящую, как плохо работающий желудок, Россию. Добираться пришлось, естественно, на электрич­ках и попутках. Люди встречались все больше приветливые: видят, что свой, но нет вариантов выпить - отходят. Более всего я благодарен теще некоего Алексея Кузнецова. Она так часто повторяла имя нелюбимого зятя, что впоследствии от­чество ее самой стерлось из памяти. Но зеленый свитерок тети Нюры, в который чуть ли не насильно заставила облачиться эта добрая женщина, наверняка уберег меня от ангины.

Счет, выставленный моей родной стране за репатриацию, так и не оплачен до сих пор: моя страна «забивает болт» на международные требования, предпочитая не играть по чужим правилам. По возвращении я сразу уехал в дебри Черной Зоны, считая, что нужно побыть самим собой и, желательно, нигде. Зона разоча­ровала обитаемостью и наличием беспредельно контролирующих организаций. Я пробыл там около месяца: октябрьские холода и вышеуказанные причины до­статочно скоро уничтожили рьяное желание уйти от цивилизации. К тому же не хватало элементарного человеческого общения. А эти полупьяные чмошники из официальных структур на мощно ревущих вездеходах больше напрягали, чем рас­слабляли. Кстати, зверья там действительно стало побольше, но сказать, что они «оборзели», как выразился бы Жеребцов, или мутировали, как сказали бы Шонер или Артур, - нет оснований.

Несмотря на дефицит общения, мне по-прежнему не очень хотелось встречать­ся с людьми. И тех, кого порой встречал в Зоне, я не мог воспринимать без содро­гания: слишком четко просматривались в них привитые повадки. Существование мое, как и всего человечества, ранее не имевшее четкого смысла, обрело черты истины: сама жизнь и ее поддержание. Я не только напрочь не верю в бессмертие души, но и сомневаюсь в обязательности ее существования. То, что люди привык­ли называть душой, - лишь комплекс, хотя и достаточно сложный, но созданный природными наклонностями, воспитанием и жизненными обстоятельствами. Бог не создавал Человеку душу. Он просто дал ему возможность ее иметь и способ­ность ощущать ее присутствие.

КОНКЛЮЗИЯ

Можно было бы назвать главу «финалом», но это звучит несколько театрально и к тому же совершенно не соответствует значению слова «финал», ибо пред­ставляется маловероятным, что когда-либо все будет ясно. Приблизительно то же относится и к высокопарному слову «эпилог». «Послесловие» выглядело бы логичным, ибо начиналось повествование с предисловия. Но так как предисловие рисовало некую ситуацию, давало завязку, логично было бы ожидать, что послес­ловие расставит (по устойчивому выражению Жеребцова) точки над «ё». Скажу честно: этого, увы, не произойдет. Поэтому последняя глава повествования на­зывается чопорной иноязычной лексемой, так как русский аналог «заключение» в силу сложившейся традиции употребления имеет равноценный омоним.