Замлелова Светлана - Посадские сказки

– Чаю не желаете? – спросила Христина.

– Чаю? – испугался чего-то Хвастунов. – Премного вами благодарны, но от чаю примерно откажемся. Тут дело такое…

– Тогда вот что… – перебила его Христина. – Возьмите свои двести рублей и ступайте туда… Вон, видите дверь? Подниметесь по лестнице и будете ждать меня в комнате наверху. Там все дела наши и порешим.

– Отчего же мне непременно нужно идти наверх? – снова насторожился Хвастунов и впервые за всё время обратил испуганный взгляд на Христину.

– Отчего бы вам туда и не пойти? – повела плечом Христина.

– Будто бы уж нельзя и здесь!

– Отчего же непременно здесь! Чем это вам здесь так нравится? Будто бы у вас наверху язык отсохнет!

– Оно, положим, дело такое… Язык-то примерно и не отсохнет. Наверху – оно и понятно – уединённее и теплее. Только ведь к нашему разговору это и нейдёт вовсе…

– А теплее, так и ступайте себе. И почему это, интересно, нейдёт? Очень даже идёт! Теплее – завсегда лучше, чем холоднее. Да что это вы, Алфей, Харалампиевич?! Будто цыган на ярмарке! Шли бы себе молча наверх, а порешим дела, так и пойдёте на все четыре стороны. Там чернила – что мне слуг зря гонять?..

Предчувствуя недоброе, поплёлся Алфей Харалампиевич наверх, бормоча про себя что-то вроде: «Оно, конечно, можно и наверху, вы хозяйка, вам виднее… это дело такое…» А Христина в третий раз подсела к самовару.

Когда же Христина поднялась вслед за ратманом Хвастуновым в спальню, было без пяти три. Ратман сидел на самом краешке козетки с таким видом, словно только что пережил воздушные мытарства. При появлении Христины он вскочил.

– Тут оно дело такое… спальня… мне тут и вовсе ни к чему быть. Так что уж возьмите примерно ваши деньги, а я уж пойду. Только вы расписочку… А Досифей Тимофеевич…

Но он не окончил своей мысли, потому что снизу вдруг раздался басовитый голос кухарки:

– Досифей Тимофеич приехамши!

Ратман вцепился в высокую спинку кровати и, замерев, скосил глаза в сторону лестницы, точно ожидая, что вот-вот раздастся звук шагов, и хозяин дома предстанет перед ним – огромный и беспощадный.

– Ну вот, – сказала Христина, подходя к третьему сундуку и отбрасывая его крышку. – Не ломались бы вы, Алфей Харалампиевич, не торговались бы – сейчас бы, глядишь, уже дома были. А теперь что? Как я вас мужу предъявлю?.. Полезайте-ка вы в сундук, от греха подальше! А там уйдёт Досифей Тимофеевич, я вас и выпущу.

– Это вы меня очень даже удивляете, – забормотал Хвастунов, бледнея на глазах у Христины. – Зачем же примерно в сундук?

– Непременно надо в сундук!

– Я вам только что деньги принёс, входя примерно в положение… А вы что же это… Вы к чему это меня? Как прелюбодея какого…

– А вы, Алфей Харалампиевич, и есть самый доподлинный прелюбодей! – усмехнулась Христина. – Кто смотрит на женщину с вожделением, тот уже прелюбодействует с нею в сердце своём. Разве не так? Так что прячьтесь, а не то Досифей Тимофеевич вас в окно выбросит, а вдогонку ещё и выстрелит!

И Христина притопнула на ратмана Хвастунова.

Как на плаху, на негнущихся ногах проделал Алфей Харалампиевич те три шага, что разделяли козетку и сундук – окованный железом, расписанный, как и все прочие сундуки в комнате, диковинными цветами, не то розами, не то пионами, огромными и жизнерадостными.

– Грех это вам, – плаксиво проговорил ратман, стоя в сундуке и беспомощно прижимая к груди руки, – грех… Я к вам примерно с добром, а тут такое дело…

– Вот сейчас придёт Досифей Тимофеевич и все грехи вам отпустит, – отвечала Христина.

И в следующее мгновение щёлкнул ключ в замке третьего сундука, что приютил в своём лоне ратмана Алфея Хвастунова.

– Вот так, мои голубчики! – объявила громко Христина, стоя посреди комнаты и пряча третий ключ у себя на груди. – Сидите? Вот и посидите! Здесь вас только трое собралось, а сколько ещё вашего брата по улицам бродит? Вот собрать бы вас всех, да в один сундук!

И упершись руками в бока, она рассмеялась так звонко и весело, что, казалось, будто стая маленьких птичек разлетелась во все стороны.

– Самое ваше место – в сундуках! – продолжала она, обращаясь к трём сундукам. – А ещё лучше – так на цепи и в намордниках!.. И что же это за семя такое ваше, крапивное? Народятся – так будто бы херувимы! А ведь и школы ещё не кончат – как уж развратны и долгов понаделали. Мамка ещё сопли ему вытирает, а уж он на чужую жену зарится и её же и презирает! И ведь чем сам-то тупее да нескладнее, тем больше ему женщина виновата. Умишка Бог не даст, лень допрежь самого родится – вся и отрада, что чужих жён соблазнять. Что бы вы и делали, не будь чужих жён! А на самого-то посмотришь – михрютка, вахлак. Свиная вошь и больше ничего. А туда же – ломается: подай ты ему красивую да покладистую, да чтоб прислуживала-ублажала и была бы ему нянькой, кухаркой да сенной девкой. А за что бы, казалось, мозгляку такие почести?.. Сам-то дать ничего не умеет, только куски пожирнее хватает да побрёхивает, чтобы хватать не мешали!..